Вовка - сын командира, или Необыкновенные приключения в тылу врага - [20]

— Что нам делать тут? — хмуро спросил Вовка, кивая в сторону пожарища.

— Как что? — удивился Санька. — Вишь, курица на печи. Поймаем.

— У нас спичек нет, а сырую есть не будешь.

— Огонь найдем. Где–нибудь небось головешки еще тлеют.

Поймать курицу оказалось не так легко. Она с кудахтаньем перелетела с трубы на обугленное дерево.

Вовка схватился обеими руками за ствол березки и стал трясти ее. Курица не удержалась и, отчаянно кудахча, камнем полетела вниз, прямо в растопыренные Санькины руки. Он поймал птицу на лету.

— Есть! — закричал он, прижимая курицу к груди. — Жирнющая!

— Дай–ка сюда! — Вовка взял у Саньки курицу. — Килограмма три будет.

— Давно мы не ели по–настоящему.

— Устроим пир на весь мир, — сказал Вовка. — Зажарим ее на костре. Люблю жареную курятину! Мама часто жарила кур. Ты, Санька, ел куриное мясо, жаренное в сухарях?

— Я больше люблю вареную в супе с лапшой. Вкуснющая!

— Суп я тоже люблю. — Вовка облизнул пересохшие губы. — И с лапшой и с рисом. Но жареное куриное мясо вкуснее.

Курица притихла в его руках, и Вовка отчетливо ощущал ладонями, как тревожно бьется ее маленькое сердце.

— Вовка, крути ей голову, — сказал Санька как можно небрежнее, словно речь идет о чем–то самом обыденном.

— Что? — переспросил Вовка, бледнея.

— Режь курицу.

— Почему это я должен резать ее? — спросил Вовка тихим голосом.

— Потому, что у тебя тесак.

Вовка никогда в жизни не резал кур. Об этом он сказал Саньке.

— Я тоже никогда не резал, — признался Санька и вздохнул.

Вовка протянул брату хохлатку, но тот сделал шаг назад и хитро прищурился:

— Ты командир? Командир. Ну так давай показывай пример. А вот следующую курицу я зарежу.

Вовка молчал. Ему уже не хотелось ни жареной, ни вареной курятины. Но и выпускать курицу было жаль. Нахмурив брови, он сосредоточенно смотрел на хохлатку, потом задумчиво произнес:

— Может быть, у нее есть цыплята…

— Нет у нее цыплят, это не клушка, — ответил Санька со знанием дела. — Она просто яйца несет.

— Яйца — это тоже хорошо, — радостно согласился Вовка, — я люблю яйца, особенно всмятку. Давай подождем день, может, она нам снесет несколько штук, а?

— Не может она нести несколько штук, — возражал Санька. — Она только по одному, да и то не каждый день.

— Жалко, — сказал Вовка, поглаживая курицу.

Неожиданно сзади раздался писклявый голосок:

— А вы тоже немцы?

Вовка и Санька вздрогнули и обернулись. Из–за темной огромной печки выглядывала остроносая девочка лет пяти–шести. Растрепанные волосы торчали во все стороны, серые глаза были не по–детски суровы.

— Вот дура какая! — ответил Санька. — Какие же мы немцы?

— Тогда отдавайте нашу несушку, раз вы не немцы!

— А ты не врешь, что это ваша курица? — спросил Вовка.

— И чего я буду врать–то. Вон, погляди, у нее пятнышко.

Мальчики стали разглядывать курицу. В самом деле, на одном крыле было темное перо.

Девочка осмелела. Получив несушку, она деловитым тоном спросила:

— Вашу деревню тоже немцы сожгли?

Вовка и Санька молчали.

— А нашу деревню сожгли, — не дожидаясь ответа, серьезно сказала она. — Вон там стоял наш дом. Видите березку?

Девочка показала на обугленное дерево, то самое, которое недавно Вовка тряс, сгоняя курицу. Около него в куче пепла и золы стояла печь с высокой трубой.

— Тасюшка! Где ты, моя деточка? — раздался, словно из–под земли, сухой старушечий голос.

— Я тута, бабуня! — оживленно ответила девочка. — К нам пришли два мальчика. Ихнюю деревню тоже сожгли.

Из–за печки, опираясь на палку, вышла старуха. Высокая, жилистая, в рваной одежде. Она пристально посмотрела на ребят.

— Чьи будете?

Мальчишки притихли под ее строгим взглядом. Санька, забыв о договоренности, уже было открыл рот, чтобы сказать откуда и чьи они, но Вовка вовремя перебил его:

— Мы, бабушка, детдомовские.

Санька испуганно глянул на Вовку и проглотил слова, которые чуть не сорвались у него с языка.

— Это из какого же детдома вы будете? — сурово спросила старуха, подозрительно поглядывая на мальчишек.

— Как из какого?.. Из нашего, — чуть замешкавшись, ответил Вовка, — имени Горького…

В разговор вмешался Санька. Он поспешно назвал районный центр, куда не раз ездил с отцом и где действительно был детдом.

Старухины глаза стали добрыми. Она всплеснула руками.

— Горемышные! Аж оттуда и пешком шли?

-— Шли, бабушка, — ответил Санька, входя в роль. — Чего ж нам было делать, раз отстали. Детдом–то уехал.

— Даже хлеба не было, — добавил Вовка, вспоминая сумку с едой, которую пришлось бросить в лесу. — Два дня ничего не ели.

— И-и, горемышные! — повторила старуха. — Еду–то найти здесь можно, да только не следует вам задерживаться. Тасюшка, — обратилась она к внучке, — отведи сироток к Серафимовне. У нее печка совсем цела. Пошарьте, авось чего найдете.

Друзья последовали за девочкой.

— А Серафимовна ругаться не будет? — опасливо спросил Вовка, оглядываясь по сторонам.

— Что ты? — возразила девчушка. — Ихнюю семью немцы сожгли. Со всей деревни только мы с бабушкой остались.

В печи действительно стояло несколько чугунков с едой, каравай домашнего хлеба и две крынки с топленым молоком.

Вовка и Санька, к удивлению девочки, опорожнили два чугунка и обе крынки и, кряхтя от удовольствия, улеглись тут же на грязной широкой лежанке.