Вот пришел папаша Зю… - [32]

Собирая мужа в назначенный день, Раиса Максимовна давала весьма ценные указания, как себя вести и чего просить. В том, что вернут прежний пост генсека, шансов было маловато, но можно согласиться хоть на какой-нибудь, хоть самый незначительный постик.

— И попроси, чтобы тебя прикрепили к какому-нибудь распределителю: в магазинах исчезают продукты! — крикнула вдогонку мужу Раиса Максимовна.

Приёмная Геннадия Андреевича Зюзюкина, к величайшему удивлению Михаила Сергеевича, была до отказа забита просителями высочайших — при прежней власти — рангов. Тут были и его, Гробачёва, соратники и приближённые Ёлкина. Они делали вид, что углублённо читают, отгородившись друг от друга газетами «Правда», «Советская Россия» и «Завтра». В приёмной стояла тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых газетных страниц. На вновь вошедшего глянули из-за газет одним глазом, и, увидев такую экс-важную птицу, на мгновение замерли. Шелест страниц прекратился.

— Здравствуйте, товарищи! — растеряно поздоровался с посетителями Михаил Сергеевич.

Ему ответили вежливыми, но молчаливыми кивками головы.

— Это как же… — встал посреди приёмной Михаил Сергеевич. — Я так понимаю, товарищи, что вы все хотите попасть к Геннадию Андреевичу?

— Правильно понимаете, Михаил Сергеевич, — басом сказал Александр Иванович Либидь.

— Но я записан к Геннадию Андреевичу на тринадцать ноль-ноль.

— Живая очередь, Михаил Сергеевич, — развёл руками Анатолий Чумайс.

Гробачёв печально оглянул живую очередь, больше напоминавшую дохлую рыбу, завёрнутую в газеты, и настроение его упало.

— Я так считаю, товарищи, — высказал он свою точку зрения, — что вы меня… так сказать, как бывшего генерального секретаря нашей с вами коммунистической партии, за былые, так сказать, заслуги должны пропустить без очереди.

— Отнюдь, — сказал Егор Тимурович Гардай. Сейчас была его очередь, он просидел здесь с шести утра, и его круглая голова была вся в капельках пота, как спелое яблоко в утренней росе.

— Вот за былые ваши заслуги, Михаил Сергеевич, и будете последним, — мрачно пробасил Либидь.

— Почему я должен кого-то пропускать? — раздражённо сказал Владимир Вольфович Жигулёвский. Он был в неизменном бронежилете; каска лежала рядом на отдельном стуле. — Я второй день здесь сижу, и меня никто не пропускает вперёд себя. Вчера я так и не попал. Сказали, приём окончен и всё. Это я, бывший лидер, можно сказать, народной партии должен два дня сидеть, чтобы поговорить по душам с лидером другой партии, пусть даже не такой народной, как моя!

Помявшись, Гробачёв решил всё-таки уточнить:

— Значит, я так понимаю, товарищи, что никто из вас меня не уважит и не пропустит без очереди?

— Правильно понимаете, — подтвердил Александр Иванович.

— В данной ситуации и в данном контексте мы все находимся в равном положении, Михаил Сергеевич, — любезно сказал Егор Тимурович и нетерпеливо глянул на дверь кабинета.

Все, находящиеся в приёмной, решили, что вопрос исчерпан, и снова уткнулись в газеты. Только Владимир Вольфович продолжал раздражённо жаловаться:

— Я вчера весь день просидел голодный. Хоть бы какая секретарша вынесла мне чаю и бутерброд с сыром и маслом. Нет, никто не вынес. Никто не догадался, что в приёмной сидит голодный человек и ждёт, когда наступит его очередь, чтобы поговорить по душам. Я сам попросил секретаршу, чтобы она вынесла мне чаю и бутерброд. Я ж не просил у неё бутерброда с ветчиной там, или с икрой красной или чёрной. Я просто попросил с маленьким кусочком сыра. Можно даже без масла. Я весь день был голодный. И сегодня был бы голодный, если бы не взял с собой немножко покушать.

Владимир Вольфович расстелил на коленях «Правду» и достал из портфеля термос с бутербродами. Отвинтив крышку термоса, он плеснул в неё чаю и смачно откусил бутерброд с «отдельной» колбасой. В приёмной запахло чесноком. Посетители инстинктивно сглотнули.

— За кем же я всё-таки буду, товарищи? — смирившись, поинтересовался Гробачёв. — Кто тут у вас последний?

— Тут последних нет, — пробасил Либидь. — Тут все первые.

— Я не последний, почему я последний, я вчера был последний, — сказал с полным ртом Жигулёвский. — Сегодня я не последний. Я не знаю, кто последний.

— Я первый, — быстро сказал Гардай.

— За мной будете, Михаил Сергеевич, — буркнул только что проснувшийся Борис Абрамович Бесовский. Всю ночь в его коммунальной квартире скандалили в соседней комнате пьяные соседи, и Борис Абрамович не выспался. Он был страшно злой и клевал носом.

Так как свободных стульев в приёмной больше не оказалось, Михаил Сергеевич попросил Владимира Вольфовича убрать свою каску. У того были заняты обе руки: в одной он держал бутерброд, в другой крышку с чаем; на коленях была расстелена газета с несъеденными бутербродами, а на полу между ног стоял термос. Владимир Вольфович недовольно засуетился, зажал зубами бутерброд, который держал в руке, и свободной рукой убрал каску. Не зная, куда её девать, он не нашёл ничего лучшего, как нахлобучить каску себе на голову. Михаил Сергеевич сел и стал ждать. У него в «дипломате» было две газеты — «Известия» и «Правда». Ему больше нравились «Известия», но Михаил Сергеевич посмотрел на заголовки газет в руках посетителей и развернул «Правду».