Вот моя деревня - [9]
Неужели без отродья никак нельзя? И дает Боженька им народиться на белый свет, чтобы мучить самих себя, свою родину, окружающих.
Все больше вспоминался Славка, работящий, заботливый. Славка был аккуратистом. Сроду к ней в постель не придет, если не помоется. Колоть дрова наденет обязательно перчатки. И руки мыть Наде не нужно было его просить. Возможно, это был Надин пунктик. Но что делать, у каждого свои недостатки.
— Тебе с капустой или с ливером? С ливером прямо вкуснятина. — Прокричала Надя из кухни.
Вовушка положил на пол изготовленную вешку, осторожно поднял руку и большим, оставшимся в наличии пальцем выключил свет. Из проема окна смотрела на него черная старуха. Огромные ее глаза застыли, словно на черно-белом портрете. Черные космы лежали на черных плечах.
Вовушка тихонько встал, и, продолжая смотреть, попятился к двери.
— Надюха, иди сюда. — Едва выдавил из горла сдавленный шепот. — В окно смотри.
Надя подошла к двери, торопливо перекрестилась.
Черная старуха развернулась и медленно пошла к калитке. Черная ее фигура становилась все длиннее, как у тени.
— Видала?
— Таких старух в деревне нет. Это точно.
Надя знала, что говорила. С какой бы стати припереться какой-то старушонке в ночь, чтобы глазеть в чужое окно?
— На Изергильшу смахивает, а? Мамаша ее, точно.
Надя включила свет. Барсик и Митька, о которых они забыли, стояли, подняв хвосты, и вздыбив шерсть на загривках.
Страсти-мордасти
— Это она — хозяйка дома. — Сказал Вовушка. — Пошла ты, сука, в свое место. Неужто не упокоилась? Мытарится…
— Сволачь, паскуда, иди, иди… ой, что же я буровлю… уходи, надо говорить! Жизни не даешь… — Надя знала, что призрак можно даже матом ругать.
В доме действительно было нечисто. Металлический стук по батарее. Это раз. Торопливые мелкие шажки на кухне. Едва не каждую ночь. Посуда как будто катается по полу. Вовушка вставал с постели, и ему казалось, кто-то слезает вслед за ним с филиновым уханьем. А вздохи!.. Надя не раз их слышала. Они просыпались от этих звуков и громко ругали пришелицу, и заодно котов, которые на крыше совершали свои проминады.
В сарае Вовушка находил ножницы, обернутые паклей, в которую были воткнуты иголки с разноцветными нитками. Надя даже поделилась с Халемындрой. Та ничуть не удивилась.
— Старуха еще та сука была. Злодейка. Колдовка. Похоронили ее… гроб на этом месте стоял. Вот тут, во дворе.
— Во дворе?! — удивилась Надя.
— Ну, да во дворе. Потому что эта сука Людка не дала в дом внести. Зачем, говорит?
— По обычаю.
— Какое ей дело до обычаев?! Она же сука-интеллигентка. Я б ей за манеры глаза выцарапала! А сама всем должна. Ой, не любит денежки назад отдавать! За уголь три года должна Лидке-Каланче, и отдавать не собирается. Аферистка!
— Ну, дальше… дальше… Про бабку.
— А утром я проснулась, поссать. Выхожу во двор, а она, паскуда, по двору ходит.
— Мертвая?!
— Ну, не живая! Похоронили ведь. Вот в чем ее хоронили — черном платье, закрытом таком. Она сама шила… мастерица была, не отнимешь… и шастает по своему двору. Я перекрестилась, она развернулась. Глянула так зло на меня. И исчезла.
— Куда?
— В сарае исчезла.
— Так, не пойму, плотная или бесплотная?
— Ну, как ты не поймешь! Она же ведьма — бесплотная потому что померла. А выглядела, как вполне плотная. Ну, от нее же одна кожа да кости остались. И космы эти.
— Вот те на! Купили домик на свое горюшко. Что теперь делать?
— А ты с Натальей, учительницей, посоветуйся. Она часто батюшку посещает. Про божественное все знает. Сама почти что ангелица.
Надя едва дождалась, когда вернется желтый школьный автобус. У магазина поджидала. Автобус с детьми из Привольнинской школы возвращался в половине четвертого. Пятнадцать километров все-таки. Будь они неладны эти министры со своими подлыми программами! Все против людей, против детей. Наталья годы работала в школе, которую сама закончила, здесь, в поселке. Хорошая была школа, обустроенная несколькими поколениями. Немецкое здание, капитальное, двухэтажное. Но без крайностей русский человек не может. Снова наверху воскликнули — перестройка! Теперь уже модернизация школы. А внизу безропотно подхватили — ну, ладно.
Школу закрыли, бросили на произвол судьбы. И тут же стали растаскивать, сначала по ночам, потом совсем стыд потеряли — днем приходили семьями — столы, парты, шкафы тащили. Вскрывали полы. Одним нужны были батареи, другим двери. А третьим просто растопочка. В растопку все шло — глобусы, карты, учебники, чучела животных из кабинета биологии. И стояла школа, зияя плачущими черными дырами пустых окон. И только эхо металось по коридорам и бывшим классам. Вскоре школа стала пристанищем для ее же бывших учеников, только в свободное время. Там собирались подростки и подражающая им мелкота. Надо же им где-то собираться. Клуб уже не функционировал, кружки все позакрывались, осталась одна директорша Валентина за всех. Она и могла бы что-то замутить, да сверху приказали экономить электричество, а тепло совсем отключили.
Детей стали возить со всех поселков в базовую, Привольнинскую. А в мороз, в метель, шутка ли сказать — пятнадцать, а для кого и двадцать километров. Сам подъем к школе был крут. Дети выходили из автобуса, и он истошно сопя, поднимался наверх. Обратный спуск — настоящие американские горки. В гололед автобус, спускаясь, вполне смог выскочить на трассу. Тормозами удержать его было только каскадеру подвластно. Первое время она от страха глаза закрывала. Потом научилась расслабляться, дремать. Ведь ложилась едва не в полночь, а вставала в полшестого. Надо было корову подоить, молоко вынести — молоковоз проезжал в восемь. А бычка покормить… А еще был старый пес Зидан, и трое вредных неугомонных в еде кошек. Надо было заранее сварить им, комбикорм запарить курам и бычку нарезать картошки, яблок. Охапку сена в ясли бросить, навоз выгрести. По дому мать пока справлялась — готовила, кое-как убирала.
Ирен, археолог по профессии, даже представить себе не могла, что обычная командировка изменит ее жизнь. Ей удалось найти тайник, который в течение нескольких веков пролежал на самом видном месте. Дальше – больше. В ее руки попадает древняя рукопись, в которой зашифрованы места, где возможно спрятаны сокровища. Сумев разгадать некоторые из них, они вместе со своей институтской подругой Верой отправляются в путешествие на их поиски. А любовь? Любовь – это желание жить и находить все самое лучшее в самой жизни!
Даже в парфюмерии и косметике есть пробники, и в супермаркетах часто устраивают дегустации съедобной продукции. Я тоже решил сделать пробник своего литературного творчества. Продукта, как ни крути. Чтобы читатель понял, с кем имеет дело, какие мысли есть у автора, как он распоряжается словом, умеет ли одушевить персонажей, вести сюжет. Знакомьтесь, пожалуйста. Здесь сборник мини-рассказов, написанных в разных литературных жанрах – то, что нужно для пробника.
В романе Б. Юхананова «Моментальные записки сентиментального солдатика» за, казалось бы, знакомой формой дневника скрывается особая жанровая игра, суть которой в скрупулезной фиксации каждой секунды бытия. Этой игрой увлечен герой — Никита Ильин — с первого до последнего дня своей службы в армии он записывает все происходящее с ним. Никита ничего не придумывает, он подсматривает, подглядывает, подслушивает за сослуживцами. В своих записках герой с беспощадной откровенностью повествует об армейских буднях — здесь его романтическая душа сталкивается со всеми перипетиями солдатской жизни, встречается с трагическими потерями и переживает опыт самопознания.
Повесть «Пробел» (один из самых абстрактных, «белых» текстов Клода Луи-Комбе), по словам самого писателя, была во многом инспирирована чтением «Откровенных рассказов странника духовному своему отцу», повлекшим его определенный отход от языческих мифологем в сторону христианских, от гибельной для своего сына фигуры Magna Mater к странному симбиозу андрогинных упований и христианской веры. Белизна в «онтологическом триллере» «Пробел» (1980) оказывается отнюдь не бесцветным просветом в бытии, а рифмующимся с белизной неисписанной страницы пробелом, тем Событием par excellence, каковым становится лепра белизны, беспросветное, кромешное обесцвечивание, растворение самой структуры, самой фактуры бытия, расслоение амальгамы плоти и духа, единственно способное стать подложкой, ложем для зачатия нового тела: Текста, в свою очередь пытающегося связать без зазора, каковой неминуемо оборачивается зиянием, слово и существование, жизнь и письмо.
![В долине смертной тени [Эпидемия]](/storage/book-covers/20/20b59336dc28de47dc7a206b6ad9ee6ea45788bb.jpg)
В 2020 году человечество накрыл новый смертоносный вирус. Он повлиял на жизнь едва ли не всех стран на планете, решительно и нагло вторгся в судьбы миллиардов людей, нарушив их привычное существование, а некоторых заставил пережить самый настоящий страх смерти. Многим в этой ситуации пришлось задуматься над фундаментальными принципами, по которым они жили до сих пор. Не все из них прошли проверку этим испытанием, кого-то из людей обстоятельства заставили переосмыслить все то, что еще недавно казалось для них абсолютно незыблемым.
Селеста Барбер – актриса и комик из Австралии. Несколько лет назад она начала публиковать в своем инстаграм-аккаунте пародии на инста-див и фешен-съемки, где девушки с идеальными телами сидят в претенциозных позах, артистично изгибаются или непринужденно пьют утренний смузи в одном белье. Нужно сказать, что Селеста родила двоих детей и размер ее одежды совсем не S. За восемнадцать месяцев количество ее подписчиков выросло до 3 миллионов. Она стала живым воплощением той женской части инстаграма, что наблюдает за глянцевыми картинками со смесью скепсиса, зависти и восхищения, – то есть большинства женщин, у которых слишком много забот, чтобы с непринужденным видом жевать лист органического салата или медитировать на морском побережье с укладкой и макияжем.