Вот и вся любовь - [38]

Я не успевала вставить, что раньше мой вес был пятьдесят два, что к тому же я выше. Я накрывала на стол под радостные возгласы «я это не ем! мне это нельзя!» и думала, стоит ли уточнять устаревшие цифры. Злата не умолкала.

— Огурчики? С пупырышками?! Это я буду. И грибы. Да–да, и селедку немного! Что у тебя с зубом? Открой рот, покажи! Ну, пожалуйста, я же стоматолог! Ты не представляешь, что у нас делают с зубами?! Возьми меня завтра к врачу, а?! Я хочу посмотреть, как они справятся с этим без слепка. Такой технологии вообще нет!.. Что это за диванчик?

Диванчик был вызывающе новый, розовой кожи, как чистая свинка. Врачи советовали не рассказывать мужу о болезнях, не то начнет жалеть. Я решила: и хорошо, и пусть жалеет. Леня тут же поехал и купил диванчик. Я просила его об этом так долго, а он купил так внезапно, что я расстроилась: начал жалеть… Злата обтирала моим банным полотенцем Галечкины ботинки и критиковала мой диван.

— Тебе нравится кожа? У нас кожу покупают только русские. Иринка! У нас такую мебель делают… Стеклянную. Но, правда, очень дорого.

За мебель я почему–то вступилась.

— Ее делают не у вас, а в Италии.

— Да?! Представляешь, я никогда не задумывалась! А почему ты не взяла стекло? Не нравится?.. Ай, слушай, у вас же холодно…

Злата уехала в Пермь. На обратном пути я отвезла ее сразу в аэропорт. Книги для Е. Н. выбирала накануне, раздумывая, две толстых или три потоньше… все так неохотно берут посылки… Злата протянула руку:

— Конечно, давай! Это все?

Я дала ей три жалких тоненьких книжицы, она открыла огромный полупустой чемодан.

— Я могла бы взять намного больше. Я же везла чемодан памперсов! А знаешь, что я еще везла? Геркулес! Я купила дешевый геркулес в Тель — Авиве, он оказался невкусным. Хайм сказал, если ты сидишь на диете, кушай уже то, что вкусно, и взял дорогой. Так ведь я не смогла старый выбросить! Я отвезла его маме с папой.

65

Милая моя Иринка!

Пишу «вдогонь» другое письмо: то получилось дико нудным глупым. Я все поучаю вас по старой привычке. То — как полезно соблюдать шабат. То — как полезны борщачок и компоты… Уффф! Неистребимая учительская занудливость…

Но мне так надо, чтоб ты не болела! Иринка — и вдруг болячки! Ты и без моих советов прекрасно знаешь, как надо себя кормить–поить, но и мне хочется тебя «покормить», чтоб хворь сгинула: Иринка создана для того, чтобы взахлеб радоваться жизни, взахлеб щебетать, взахлеб любить, сиять глазами, влюблять… Так и будет! Теперь немножко о книгах. Мерси и мерси! Особенно за Анненского. Я когда–то перелистала его равнодушной рукой, а теперь не расстаюсь с этой голубой книжечкой. Какая мощная, дерзкая живопись! «В марте»:

Ожившей земли в неоживших листах

Ярко–черную грудь (!!)

Меж лохмотьев рубашки своей снеговой.

Все мы видели эти первые мартовские проталины. До Анненского так и писали в стихах: «легкий парок первых проталин»… «сладкий, полузабытый запах оттаявшей земли»… А тут? Какой мощный стрессовый взрыв чувств:

Меж лохмотьев рубашки своей снеговой

Только раз и желала она.

Только раз напоил ее март огневой —

Да пьянее вина!

Нет, это у меня опять «фанера». Хватит. Ваша Е. Н.

Я стеснялась обсуждать с ней стихи, да и не хотела. Моей Маше ее заурядная Марьиванна давала план разбора стихотворения, и Маша, изнывающая над каждым сочинением («что за тема… что нового здесь можно сказать…»), считала самым простеньким делом анализ стиха. Для меня же стихи, как и живопись, как и музыка, так и остались тайной, и я завидовала Леньке, который слышал, видел и понимал гораздо больше и оттого гораздо полнее жил. В остальном у меня не было перед ней робости. Я радостно спрашивала Е. Н., приятно ли ей, что бывшие ученики все еще что–то читают. Она на это не отвечала, ее мало интересовал мой тезаурус. Решив когда–то давно, что я открыла социальную роль женщины, она именно в это и хотела верить: в мое женское счастье, в мой женский талант.

Я хмыкнула, читая письмо про «борщачок».

— Леня, угадай, что Елена на этот раз написала?.. Рецепт борща!

Смеялись даже дети: борщ был именно тем, что мне в жизни всегда удавалось. Но я услышала ее сразу же, с первых же слов. Никогда я не внимала ей так серьезно. Если Е. Н. велит думать лишь о себе, надо действительно забыть обо всем на свете. Я нашла в Москве врача–гомеопата и забросила все, кроме диеты, трав и капель. Такая жизнь не располагала к общению — я стала писать ей не так настойчиво. И подключила к диалогу Зою.

ЗОЕ.

У Феди была своя Золушка. Это была вторая пуговица на рубашке, которую он забывал застегивать.

— Эх, Федя, за что же ты ее так не любишь? Она у тебя Золушка, да?

Федя спохватывался, подтягивал эту пуговицу-Золушку к подбородку, что–то шептал ей (наверное: «Нет, моя хорошая, ты не Золушка, просто я такой рассеянный!»). Потом обязательно украдкой целовал ее и водворял на место — застегивал. Назавтра повторялось то же. Так было аж до 6‑го класса. Сколько насмешек вытерпел в садике, отправляясь на прогулку в не зашнурованных ботинках! Воспитательница считала, что он ленится, да и некогда ей было.

А завязывать бантиком ботинки научился только в 9 лет! На нас с Наташей, Фединой мамой, отчаянье нападало! Однако научился, сумел заставить себя сосредоточиться на том, что в данный момент делают пальчики. А потом в 1 классе муз. школы так ловко командовал пальчиками, что стал победителем сначала школьного, потом республ. конкурса игры на саксофоне. Я тебе посылаю его армейское фото (только ты мне его потом перешли обратно), чтобы ты посмотрела, как он старательно сосредоточен на том, что делает. Аж глаза выпучил! (Только ты не смейся!) Вот и тебе надо научиться сосредотачиваться при письме, тогда и ошибки потихоньку, но в панике будут убегать из тетрадки, боясь твоего серьезного, строгого, сосредоточенного взгляда. Не торопись. Не пугайся, что отстанешь от других. Напиши 2–3 предложения, но правильно. Говоришь–то ведь ты правильно? Вот и повторяй по слогам, нажимая на каждый слог: