Вот и вся любовь - [37]

Я до сих пор молюсь за ее здоровье, за то, что она научила меня этой премудрости и вылечила Виталия…

…Вторая забота: подготовь Зоечке спокойный учебный год. Это что же такое: довели девочку до страха перед умственно–отсталой школой! Гони всех репетиторов, найди ходы к ее учительнице русского, убеди ее, что лучше ее никто не преподает рус. язык, что Зоя и вы были бы счастливы, если бы она согласилась на репетиторство… Тогда у Зои не будет страха, что вот сейчас перед всем классом, что ваши притязания — не выше троечки, и со временем у нее это пройдет…

Спасибо Ленечке за книги. Но, ребятки, вы же разоряете свою библиотеку! Ваша Е. Н.

Дорогая, Е. Н., отвечала я, нашу библиотеку разорить невозможно, хотя это моя давняя мечта. Если б я знала, что Злата согласится взять больше…

63

Из Израиля приезжала Злата, моя двоюродная сестра, которой я когда–то рассказывала сказки. Тем летом Леня уехал в лагерь комсомольского актива, я — на челябинские озера: в шестнадцать лет я не боялась разлуки, было даже интересно. И заранее жаль Леньку: я знала, где ему придется отдыхать. После девятого класса в лагерь брали лишь активистов — делать карьеру среди городского асфальта. Однажды я тоже ездила в такой лагерь и мысленно вопила — как Е. Н. на алма–атинском рынке: «Несчастные! И вы считаете это лагерем?!» Мой родной лагерь раскинулся в лесу на поляне. Внизу текла Сылва, а с другого, тоже высокого, берега, из–за леса выглядывали белые скалы. Эти скалы были видны отовсюду, и, просыпаясь, мы первым делом смотрели, как они выглядят в это утро. Иногда их скрывал туман, иногда подсвечивали утренние лучи, — я б не помнила, где всходило на той поляне солнце, но ровно под скалами в наш мирок врывались поезда, поезда шли по линии Пермь — Свердловск, и только закатный свет могли отражать наши скалы. Да ведь я так и помню: вечереющий лес и розовые камни.

В свое последнее школьное лето я напросилась на турбазу с папиным братом и его семьей. У меня завелся ухажер, уже взрослый, двадцатишестилетний, он ловил со мной раков, катал на лодке и собирал грибы — прямо с лодки, в корнях нависших над водой деревьев. Ухажер был нудным, он не понравился бы мне даже до Лени, а вот в озеро я бы влюбилась, — если бы раньше не отдала свое сердце Сылве.

…О чем я мечтала в той жизни на берегу, уехав от любимого и от друзей? Это была передышка, первое лето за многие годы, когда я не грезила о любви.

Я мечтала о свадьбе. Как все удивятся, получив приглашения: и учителя, и весь класс…

Сидя на берегу, я читала вместо советской литературы «Иудейскую войну» — про восстание маккавеев, про Массаду. Рядом всхлипывала пятилетняя Злата: я только что вызволила ее мизинец из рачьей клешни, подула и пошептала, но след остался, и испуг не прошел. На лбу у Златы красовалась вчерашняя шишка: несчастная села на край теннисного стола, столешница перевернулась, Злата ударилась… Чтобы отвлечь ребенка от слез, я пересказывала ей книжные события, Злата возилась в песке, возводила крепость… Разве могла я тогда представить, что увижу Массаду? Крепость на раскаленном добела каменном плато, среди пустыни, в виду Иордании и Мертвого моря?

…Мы поднимались на фуникулере. От жары не спасала ни тень, ни шляпа. В глазах темнело от яркого света. Одолев высоту, глянули вниз, там какие–то герои совершали пешее восхождение, но навстречу нам на носилках несли жертву теплового удара. Пожилая дама из Минска опустилась в тень на скамейку, махнув рукой:

— Идите, идите, я тут посижу.

— Дорогая моя, мы же уже у цели! — уговаривал гид. — Дорогая моя, вы увидите дворец царя Ирода и место гибели…

Дама смотрела, как в фуникулер заносят носилки, и отмахивалась:

— Ничего, ничего, мне расскажут. Вы идите, миленький, не беспокойтесь. Я прекрасненько тут посижу.

Вряд ли гид жалел, что пенсионерка из Минска не увидит несколько камней, пролежавших здесь две тысячи лет. Скорее, гиду было жаль, что она не услышит его великолепного рассказа — про иудеев, перебивших жен, детей и друг друга, чтоб не достаться римлянам…

Зачем римляне вообще брали эту крепость?! Я из последних сил фокусировала внимание. В такой жаре не разлагаются трупы… продукты не портятся — высыхают, вялятся, как вобла… грибы на крыше… Темнело в темени. Леня вовремя дал мне воды.

— Так вы с ума сошли! — скажет Злата в Тель — Авиве. — Там было сегодня пятьдесят восемь градусов!

Добавит что–то для мужа на иврите, он заспорит, я не узнаю о чем: муж у Златы коренной израильтянин. Злата в тот вечер хромала: с утра, в парке, ее укусила прогулочная лошадь.

64

Я привычно прислонилась к бетонной стенке в аэропорту, приготовилась ждать Злату с сынишкой не меньше часа, но едва объявили прибытие, в коридор выехал чемодан на колесиках — его толкал крепкий трехлетний израильтянин, мой племянник Галь. За Галем ехал огромнейший чемодан, с чемоданом за ручку шла Злата — большеглазая, большеносая, большеротая.

— Иринка, ты видишь, сколько я везу? Здесь памперсы — Галечка все еще не просится по–большому! Йогурты — ноль процентов! Ты можешь себе это представить? Ноль процентов! Оцени мою фигуру! Сколько ты весишь? Кошмар!!! А я всего пятьдесят семь! Пятьдесят семь! Это ведь был твой вес? Разве я могла мечтать о таком в Союзе? Я занимаюсь балетом! Я всегда была гибкая, но меня же никуда не брали с такими формами!..