Вот и вся любовь - [18]

Расслоение на зануд и незануд не получилось, всех закружила эта осень. Все потянулись к нам: Алешка Ветров, второе место на всесоюзной олимпиаде, и англоман Рогачев, перешедший из седьмой английской школы, красавица Климова, влюбленная в Рогачева, и отличник Коваленко, влюбленный в Климову, Оля Шапиро, влюбленная в Ветрова, и рыжий Левушка из 10‑го «г», и Миша Шнайдер, и даже Боря Бегун, недотепа и иноходец, головная боль нашего военрука. Мы болели за своих спортсменов, — они теперь сражались с «бэшками», что–то доказывая «про спецкласс», — приносили им булочки и молоко в протекавших пакетах, а после матча отправлялись в кино или к кому–нибудь в гости. Папа устал убеждать, что обратная дорога не длиннее дороги в школу. Однажды он приехал после уроков, взял меня за руку и прохронометрировал наш путь. На следующий день человек десять набилось в троллейбус, чтоб проводить меня домой. Папа не смог этому противостоять.

— Я в эту школу пришла из–за парня, — призналась мне как–то Иринка Васильева.

Об этом я думала целую физику. Мне нравились сразу все. Стрельников, Якушев, Иванов — пловцы, когда они снимают на генуборке рубашки, всех девочек так и тянет похлопать по треугольным спинам… Шурик Иванов в меня явно влюблен: он так ревниво расспрашивал, кто еще носил мой портфель, так выразительно смотрел зелеными глазами… У Якушева глаза серые и русые кудри, у Якушева гитара и голос, но ему нравятся сразу все, ему даже пионервожатая нравится! На картошке мы затеяли чехарду, он поднялся, когда перепрыгивала Иринка, повез ее на спине к автобусу, я тут же оседлала Горинского, все смеялись… В автобусе Якушев быстро исчез, зато рядом оказались Горинский и Стрельников, светло–карие глаза и голубые. Андрюшка Стрельников не может не нравиться, он настоящий друг, он хороший парень…

— Скажи, Иринка, это Стрельников? Ты в него влюблена?

— Нет — в Леню Горинского.

Иринке не повезло. Наверное, она заметила это раньше, а я поняла лишь в тот миг: Леня мой, я не смогу его уступить.

35

Мы с соседкой вернулись в каюту, девочки спали на верхних полках, над нами, как тент, натянута простыня, заткнутая под матрацы. Простыню свернули и легли, не включая лампу, попутчица чем–то пошуршала в косметичке, запахло хорошим кремом, она похлопала пальчиками себя по лицу и сразу заснула. Наверху захихикали, завозились, вновь натянули простыню… Зажегся маленький осторожный свет, замелькали тени, раздался шепот:

— Какие козыри? Чей ход?

— Я отбилась королем, разве не помнишь?

— Этим черным, в которого ты влюблена?

— Молчи! Сама влюбилась в капитана…

Я хмыкнула, свет испуганно погасили.

Завтра ранний подъем. Мысли путаются, а я все считаю… В МГУ на курсе семь евреев, все москвичи… Айзенберга зарезали, Бегун провалился… Что ответить Е. Н.? Лихо срезать слабую подачу? Иринка, почему одни евреи? Ведь встреча–то «классом»? Алешка Ветров стрижет свой газон в Норвегии, Рогачев в Канаде, Шурик Иванов сбежал от кредиторов в Штаты… Стрельников Родину защищает. Да и не было никакой встречи класса. Мы позвонили Сережке Якушеву, Левушка пришел сам, Наташу Климову встретили случайно. Позвали Борю Бегуна, позвали Зорю Исааковну, а ее сын всегда стремился в наш класс. Никто не смотрел, сколько евреев, сколько русских… А Иринка? Иринка Васильева вышла замуж недавно и ждет ребенка. Она в Израиле, я туда и плыву…

36

Легли в два, открыли глаза в полпятого. Кондиционированный холодок снаружи, утренняя дрожь изнутри. Берем шляпы, очки, фотик, паспорт, сухой паек… Ничего не забыли? Выходим? Ну, конечно… На горизонте Хайфа, там Технион, там учится Мишик… Я не воспринимаю космополитизм сердцем. Только умом. Щиплет в носу, слезы крадутся в горло. Высокий берег, голубой туман, красивый город, но мы туда не заедем. Ревниво всматриваюсь — как Леня на первом курсе. Когда он впервые приехал ко мне в Москву, я щебетала в автобусе:

— Сейчас–сейчас за поворотом. Смотри: вот он, вот МГУ! На двадцать втором этаже наша читалка.

Тридцать три этажа не вмещались в окно, Леня разглядывал Университет, как удачливого соперника. Как я разглядываю израильский берег… Как смотрела по телевизору КВН «Израиль — Россия».

— Что ты чувствуешь, Леня?.. Как ничего? Это же наши! Это же Ян из Одессы!! — Они смеялись своим шуткам, говорили «у вас, у нас», иногда не попадали в тон. Каждый был на кого–то похож: эти глаза, эти интонации…

Вот и все. Мы сходим по трапу. Проверили паспорт, козырнули. Музыка. Я ступаю на землю. По просьбе фотографа замерли у флага — и в толчею… Разноголосица, разноязычица. Жара уже в шесть утра. Нас разбирают по автобусам. Эти глаза, эти интонации… «English? Spanish? French? Россия? Русские! Господа, проходим в последние три автобуса, показываем мне ваши путевочки… вот ваш автобус, с зеленой полосой, вот Галиночка, ваш экскурсовод»… Ну, конечно… Ее не слышно даже вблизи. И даже в Израиле нельзя так картавить! Хочу к той, похожей на Ципору… Под картавую бесцветную речь Зоинька засыпает, я смотрю на пески, укрепленные сорняками. Каждой колючке капельный полив — так евреи укрощают пустыню. Галина булькает, словно водоросль. Глупые анекдоты. Капельный полив экскурсантов. Что–то она вообще замолчала.