Вот брат твой!.. - [11]

Денисов так и сделал, но медвежонок не понимал ничего, крутился в руках, как юла, а когда Денисов окунул его в миску поглубже, несмышленыш чуть не захлебнулся. Тогда Денисов, повернув медвежонка брюшком кверху и крепко держа его одной рукой, другой попробовал кормить сосунка с ложки. Но медвежонок отворачивался от нее и дергался так, что молоко проливалось.

Весь вывозившись, Денисов впал в отчаяние. Вот наказание-то! И еда есть, а поди-ка накорми!

Положив медвежонка на пол, Денисов сидел над ним, не зная, что делать. Бросить все и бежать в село за соской? Далеко. Пёхом — часа три в оба конца, и даже на лошади не быстрее, дорога-то не наезжена. Кто ж ее наездит, когда живешь тут сыч сычом, дай бог, раз в месяц на люди показываешься. Да хоть бы и была дорога, все равно не уйдешь из дому: охотники с часу на час вернутся. Ничего себе, скажут, хозяин! Из леса удрал, никого не дождавшись, а теперь и вовсе скрылся. Нет, не по-людски получится. Но с этим-то как, с медвежонком-то? Ведь сдохнет же!

Медвежонок и в самом деле выглядел жалко. Ползая по полу среди разлитого молока, он пищал все громче и отчаяннее и все тыркался слепой мордочкой в валенок Денисова. У того сердце разрывалось от жалости и от сознания своей беспомощности. Ах ты, елки-моталки, ведь сдохнет же, сдохнет!

И тут Денисов вспомнил рассказы матери о том, как она кормила его после родов. Что медвежонок — этот хоть мать сосал, а Денисов в его возрасте и вовсе дурачком был. Не брал материнскую грудь, выплевывал. Да знай орал — есть-то хочется. Мать извелась вся, пока бабка не надоумила: ты, сказала, Евдокея, тряпицу в молоке намочи да и сунь своему горлопаю в рот. Мать послушалась, и надо же — Денисов взял тряпку! Потом, правда, и грудь взял, а первое время только тряпка и выручала.

А что, как и теперь попробовать, загорелся Денисов. Может, получится? Нам бы только до утра дотянуть, а утром сбегаю в село за соской.

Денисов пошарил на полке, нашел марлю, через которую процеживал козье молоко, оторвал от нее узкую полоску и скатал в трубочку. Намочил ее в молоке, но тут увидел, что оно уже остыло, и он подогрел его снова. Потом сунул трубочку пищавшему медвежонку в розовый роток. Медвежонок было закочевряжился, но теплая, мягкая марля, видать, напомнила ему медведицын сосок, и он ухватил ее мелкими зубками, засосал, зачмокал.

— Ай, молодец! — обрадовался Денисов. — Давай, милок, давай!

Но скоро выяснилось, что тряпка — она и есть тряпка, сколько ни соси, а в рот мало что попадает. Половина молока, если не больше, оставалась на брюках у Денисова, пока он нес тряпицу от миски ко рту медвежонка, а часть капало мимо, пока удавалось засунуть тряпицу медвежонку в рот.

Нет, без соски было не обойтись. Без соски пришлось бы просиживать над медвежонком целыми днями — его же разов пять на день кормить надо, думал Денисов, не оставляя попыток напичкать малыша хотя бы с помощью тряпки.

За этим занятием и застали Денисова вернувшиеся охотники. Намерзшиеся, нагруженные шкурой и медвежьими окороками, они шумно ввалились в дом и сгрудились у печки, отогревая о горячие кирпичи задубевшие руки. Потом стали собирать на стол, сказав Денисову, что ночевать не останутся. Подзакусят и поедут домой. Завтра рабочий день, некогда прохлаждаться.

Денисов никого не удерживал. Не хотят — не надо. Он был рад, что вся волокита с охотой наконец-то кончилась и жизнь снова пойдет по-старому. Положив медвежонка в лукошко, он достал из печки чугун со щами, и охотники без всяких приглашений набросились на еду. Один только Федотыч не торопился браться за ложку. Подойдя к Денисову, раздувавшему на шестке самовар, он спросил:

— Звереныш-то как?

— Дак как, — ответил Денисов, — до утра коль не помрет, утром пойду в село за соской. Без соски разве накормишь?

Федотыч помолчал, разломил своими толстенными пальцами лучинку, пошевелил бровями. Потом сказал:

— Давеча в лесу не стал тебе говорить, а теперь никуда не денешься: не выкормишь ты его, парень. Хоть так, хоть через соску, все одно не выкормишь.

— Это почему же? — удивился Денисов.

— Мал он ишшо. Кабы глядел уже — другое дело, а так нет. Без матки он у тебя и трех дён не протянет.

— Да почему? — еще больше удивился Денисов. — Что у меня, молока, что ли, мало? Залейся молока! Была бы соска — хоть кого выкормлю.

— Вот чудак-человек! Говорят же тебе: не в соске дело. Пускай даже и сосать будет, а все одно подохнет. Он, звереныш-то, как ить устроен: пока слепой, сам испражниться не может. Вот тут матка-то и нужна. Она, што ты думаешь, делает? Лижет жопку-то зверенышу, а пока лижет, он, значит, и оправляется. А без этого у него запор случится, и уж тут ты, хоть тресни, ничем не поможешь.

— Первый раз слышу, ей-богу! — сказал Денисов. — А как же тогда выкармливают? Да я сам, когда пацаненком был, крольчат выкармливал! Крольчихи-то, бывает, бросают их, дак я подбирал и выкармливал. Из соски. Еще как пили!

— Сравнил тоже — крольчата! Они только вылезут, а уже смотрят. Ты вот в лесу живешь, зайцев, чай, видишь — хоть одного слепого зайчонка видал? Да ему ишшо и недели нет, а уж он вовсю бегает да на траве пасется. А твой, — Федотыч показал на лукошко, где лежал медвежонок, — дай бог, через месяц только глядеть начнет.