Восточные страсти - [146]

Браун, однако, еще долго находился под впечатлением того, чему только что был свидетелем.

— Я считаю, что маркиз де Брага — человек с живым, изобретательным умом и щедрым воображением, — сказал он. — Мне он нравится.

Эрика содрогнулась и решила воздержаться от комментариев.

Джонка, на которую они поднялись, уже через несколько часов причалила к пирсу в гонконгском порту, и Эрика, не мешкая ни минуты, направилась в офис «Рейкхелл и Бойнтон». Там она вручила Молинде рекомендательное письмо, написанное Джонатаном перед ее отплытием из Новой Англии. Из недолгой беседы Молинда уяснила одно странное обстоятельство. Оказывается, до Гонконга юная немецкая баронесса успела побывать уже и на Яве, и в Макао. Получалось, что путешествует она по Дальнему Востоку явно не для собственного удовольствия.

Лу Фань, на чье ненавязчивое присутствие гости даже не обратили внимания, не спускал глаз с баронессы и Брауна.

Молинда не стала скрывать перед приезжими европейцами, что оба отеля, недавно выстроенные в Гонконге для временных посетителей, совершенно непригодны для проживания благородной дамы, которой пришлось бы отбивать натиск бесчисленных кавалеров, изнывающих в городе, где женщины были чем-то вроде предмета роскоши. Развивая мысль, Молинда сообщила Эрике, что ей известен один приличный дом, недавно выстроенный для четы англичан, которые пока еще не объявились в Гонконге. При ее содействии Эрике удалось снять для себя комнаты в этом доме. Нашлось там место и для ее компаньона Брауна.

Внедрение Эрики фон Клауснер в высшее общество колонии происходило на удивление легко и вызвало оживленный резонанс.

Эрика, разумеется, не преминула очаровать лорда Уилльямсона, была на редкость мила и обходительна с его супругой, а благосклонность генерал-губернатора и первой дамы колонии открыла ей двери любого дома. Молинда, отвечая непреклонным отказом на попытки сэра Седрика возобновить их отношения, развязала ему руки, и он все свободное время стал посвящать Эрике. Впрочем, у него нашлось немало маститых соперников — тут был и командующий гарнизоном королевских вооруженных сил, и коммодор королевской военной флотилии, и многие другие холостяки, в компанию которых затесались и женатые джентльмены, чьи семьи остались в Англии.

Молинда чувствовала себя сторонним наблюдателем и благодушно следила за стремительным взлетом Эрики. Ее собственная красота была настолько пленительна, положение в обществе было столь прочно, что она, конечно, не могла испытывать зависти к молоденькой баронессе и лишь внимательно примечала, как разворачиваются события. Ей было неясно, зачем такой необыкновенно красивой женщине потребовалось искать приключений на Востоке. Она не сомневалась, что за этим должна крыться какая-то неизвестная ей причина.

Молинда, разумеется, не считала Лу Фаня надежным арбитром в общественных делах, но тем не менее всегда с интересом прислушивалась к его суждениям о людях. Поэтому ей захотелось узнать, что он думает о поведении прелестной немки. Однажды вечером, вернувшись домой и отдыхая в своем прохладном саду, Молинда увидела Лу Фаня и поманила его к себе пальцем. Как всегда незаметно, ее телохранитель блуждал совсем рядом от каменной скамьи, на которую присела его госпожа.

Повинуясь ее сигналу, он неслышными шагами приблизился к ней.

— Я только что размышляла о баронессе фон Клауснер. Она становится самой популярной фигурой в Гонконге.

— Так всегда происходит с женщиной, которую многие считают красивой, — улыбнулся Лу Фань. — Когда эта милая девушка приехала в Кантон и собиралась посетить императорского наместника, от желающих увидеть ее мужчин не было отбоя. А потом, когда всем стало ясно, что она наложница, их настроение сразу изменилось.

— Неужели ты всерьез полагаешь, — засмеялась Молинда, — что Эрика фон Клауснер может оказаться чьей-то наложницей?

Лицо дворецкого стало каменным.

— В Срединном Царстве, если женщина носит одежду, которая не скрывает очертаний ее тела, и при этом открыто заигрывает с мужчинами, ее считают либо проституткой, либо наложницей.

— Да и на Западе это именно так, или я очень сильно ошибаюсь, — сказала Молинда. — Я не совсем понимаю баронессу. Нет, я ничего против нее не имею, пойми меня правильно. Как раз наоборот, ее порекомендовал мне Джонатан, а его мнению я доверяю беспрекословно. К тому же с момента своего появления она была во всех отношениях очень мила со мной.

— Очевидно, у нее были на то причины, — осторожно проговорил Лу Фань. — Ведь ты оказала ей много услуг. Ты нашла ей жилище; ты ввела ее в общество, представив разным влиятельным людям. Она многим тебе обязана.

Молинда пожала плечами.

— Если и так, то это совсем небольшое одолжение. Мне хотелось узнать, какого ты о ней мнения, и теперь я вижу, что ты не слишком жалуешь эту даму.

— Слышала ли Молинда одну сказку об огромном коршуне из провинции Хэнань?

Она покачала головой.

— Давным-давно, когда Срединное Царство было еще совсем молодым, жил-был в провинции Хэнань один человек, который имел четырех прекрасных дочерей. Человек этот был беден, но его дочери были настоящим сокровищем. Он знал, что какой-нибудь богач заплатит за любую из них много золота, чтобы взять в жены или наложницы. Всю свою жизнь он ждал, что наступит день, когда он разбогатеет на своих дочерях. Но так случилось, что в ту пору в Хэнане жил огромный коршун, который был больше самого большого дома в городе, больше даже самой большой пагоды, в которой люди молились своим богам. Коршун жил в одной пещере высоко в горах и вылетал оттуда только ночью, потому что знал, что люди, увидев, как он велик, страшно перепугаются. Коршун был очень одинок, но однажды, пролетая над городом, он увидел четырех дочерей того человека и сразу влюбился в них. Начиная со следующей ночи, он четыре раза подряд прилетал в город, хватал одну из девушек и улетал с ней в горы. Отец понял, что дочерей его кто-то похищает, и поднял на ноги весь город. Люди из города прочесали все леса и поля вокруг, но никто из них не додумался подняться в горы и поискать в пещере. Поэтому никто так и не раскрыл тайны коршуна, девушки остались у него в плену, и он прожил счастливо с ними до самой смерти.