Восточно-западная улица. Происхождение терминов геноцид и преступления против человечества - [11]
Макс Грубер перед входом в свой винно-водочный магазин. Вена, Клостернойбургерштрассе, 69. Около 1937
Летом 1923 года, через две недели после свадьбы Лауры и Бернарда Розенблюм, Леон отправился во Львов за паспортом. Хотя он прожил в Вене почти десять лет, австрийского гражданства не получил. Малоизвестный договор о польских меньшинствах (Малый Версальский договор), подписанный в июне 1919 года{31}, сделал Леона гражданином Польши.
Этот договор был навязан Польше с целью защитить национальные меньшинства. Можно считать его ранним предвестником современных деклараций прав человека. Статья 4 провозглашала, что любой человек, родившийся во Львове до даты подписания договора, считается гражданином Польши. Не требуется подавать прошения, заполнять какие-либо анкеты. «Ipso facto и без дальнейших формальностей», как провозглашал договор, Леон и еще сотни тысяч уроженцев Львова, Жолквы и соседних земель становились гражданами Польши. Это было неожиданностью, и не самой приятной, но наступит момент, когда эта статья договора спасет его жизнь и жизнь моей матери. По сути, я самим своим существованием обязан статье 4 Малого Версальского договора.
Леон покинул австрийский город Лемберг в самом начале Первой мировой войны, когда город еще не был поглощен кровавым конфликтом между поляками, украинцами и евреями. К тому времени, когда он вернулся за паспортом, город превратился в процветающую польскую метрополию, наполненную звоном трамваев и «ароматом кондитерских, фруктовых лавок, колониальных товаров и магазинами чая и кофе Эдварда Ридла и Юлиуса Майнла»{32}. Наступила эра относительной стабильности после войны с Советами и Литвой. 23 июня 1923 года полицейское управление Львова вручило Леону новенький польский паспорт. В этом документе глаза его названы голубыми, а волосы – светлыми, хотя на фотографии он в очках и волосы темные. Одет щегольски: темный пиджак, белая рубашка, самый модный галстук – с широкими горизонтальными полосками. И, хотя ему уже девятнадцать, в графе «Профессия» стоит écolier (школьник).
Лето молодой человек провел во Львове, с друзьями и близкими, в том числе с матерью, все еще жившей на улице Шептицких. В Жолкве он, должно быть, навещал дядю Лейба и большую семью из нескольких поколений в деревянном доме чуть к северу от главной синагоги (десятилетия спустя улица превратилась в грязную тропинку, дом давно исчез). Мог Леон и бродить по горам вокруг города, пробираясь через прекрасные дубовые леса и березовые рощи на восточной его окраине – борок, как здесь говорили. Там часто играли местные дети – на широкой равнине между отрогами гор, близ главной дороги во Львов.
В августе Леон наведался в австрийское консульство на первом этаже здания на Браеровской, 14, возле университета. В этом арендованном помещении, последнем бастионе австрийского владычества, в его паспорт поставили штамп, разрешающий возвращение (однократный въезд) в Австрию. Консульство Чехословакии, расположенное поблизости от юридического факультета, снабдило его транзитной визой.
Гуляя по улицам Львова, Леон не раз мог повстречать двух других юношей, начинавших свою карьеру, которая приведет их обоих к существенной роли в Нюрнбергском процессе: Герш Лаутерпахт, уехавший из города в 1919 году в Вену учиться, вероятно, приезжал навестить родных и подать заявку на кафедру международного права во Львовском университете; Рафаэль Лемкин, учившийся тогда на юридическом факультете, жил поблизости от Малки в тени собора Святого Юра. Это был период интенсивной мысли, пробужденной событиями в городе и в Галиции. Тогда-то и формировалось представление о роли закона в противостоянии массовому зверству.
Фотография из польского паспорта Леона. 1923
В конце августа Леон уехал из Львова. На поезде он доехал до Кракова – это заняло десять часов, – затем в Прагу и к южной границе Чехословакии, в Бржецлав. Утром 25 августа 1923 года поезд прибыл на Северо-Западный вокзал Вены. Оттуда Леон пешком прошел небольшое расстояние до дома Густы на Клостернойбургерштрассе. Он никогда больше не возвращался во Львов и Жолкву и, насколько мне известно, не виделся ни с кем из живших там родичей.
8
Через пять лет Леон сделался винокуром и открыл собственную лавку на Раушерштрассе, 15, в том же 20-м округе Вены. От той поры он сохранил одну фотографию, сделанную в марте 1928 года, в пору очередной экономической депрессии и гиперинфляции. На снимке он и его зять Макс Грубер на ежегодном собрании Ассоциации венских торговцев алкоголем. Подающий надежды юноша среди пожилых господ, сидящих в отделанном деревянными панелями зале под медной люстрой о двадцати семи лампочках, – самый молодой в этом собрании, куда не допускали женщин, свой парень, двадцати четырех лет от роду. На губах – едва заметная улыбка. Времена были нелегкие, но по его лицу об этом не догадаешься. Леон сохранил расписку, выданную ему Ассоциацией 27 апреля 1926 года: он уплатил восемь шиллингов вступительного взноса и сделался полноправным членом виноторгового союза.
Восемьдесят лет спустя я пришел в дом 15 по Раушерштрассе вместе с дочерью. Мы заглядывали в окна комнат, где сменилась вся обстановка, – теперь там клуб. На входе – новая дубовая дверь со строками из песни «Лед Зеппелин» «Лестница в небеса». «Чувство, которое охватывает меня, когда я гляжу на запад, – поется в песне, – а душа плачет о покинутых».
