Восточней Востока - [58]
Но самое интересное ждет посетителей в конце экскурсии. В небольшом зальце на третьем этаже Накамото усаживает своих гостей и устраивает небольшое шоу. Сперва он демонстрирует, как отбирается у змеи яд. Для этого из ящика выдергивается двухметровая змея, которая на секунду свободно распластывается на бетонном полу. Жутковато! Вся надежда на опыт хозяина, который, по его словам, шестнадцать лет обучался ловле змей и обращению с ними и лично поймал их более двухсот тысяч. Его рука не ошибается и на этот раз: змея поймана, пасть ее, светло-розовая изнутри, распахнута, чуть ли не вывернута наизнанку. Пока Накамото объясняет, хабу висит беспомощно, не в силах даже хвостом пошевелить. И вдруг жалко ее становится, хоть и змея. Плохо быть змеей на Амами Осима!
А посредине зала, в разделенной надвое клетке, ожидают своей минуты участники предстоящего представления: хабу и мангуста. Змея нервничает и «тренируется»: кидается время от времени на сетчатую перегородку. Мангуста совершенно спокойна, только смотрит, конечно, в сторону противника, и в этом взгляде, даже чуть меланхолическом, читается ясное понимание своего предназначения: я, мангуста, для того и живу, для того и существую, чтобы при первой возможности схватить за шкирку вот эту желтоватую длинную гадину и грызть, пока она не перестанет извиваться. И никакого нет в моей крови противоядия, это вы, люди, сами придумали, чтобы себя успокоить, и в каждой драке я рискую жизнью, — вы слышали, хозяин сказал, что на всякий случай у него наготове другая мангуста. И даже если победа останется за мной, что, впрочем, бывает почти всегда, это не значит, что я останусь жива: в ходе схватки можно запросто подхватить смертельную дозу яда…
Накамото поднял перегородку, и сражение началось. Мгновенно. Голова пресмыкающегося моментально оказалась в зубах зверька. За время боя мангуста только два или три раза поудобнее перехватила челюстями змеиную голову.
Я вспоминал, конечно, Киплинга — историю бесстрашного Рикки-Тикки-Тави и ликующую песнь птицы-портного Дарзи:
А потом вернулся к прозе и подсчитал присутствующих: больше двадцати человек зрителей. Каждый билет — триста иен. Значит, несмотря на ранний час, в маленьком островном городке, где все, казалось бы, все уже знают и все видели, Накамото заработал дополнительно больше шести тысяч иен, из которых часть, правда, придется списать на «израсходованную» змею и на возможный риск с мангустой. И заодно — поднял уважение и интерес к своей редкой и опасной профессии.
Корабль, на котором плыть мне обратно в Кагосиму, оказался тот же самый — «Такатихо мару». И опять были волны, и звезды, и доброе тепло толстой белой трубы, возле которой я нес свою заполуночную вахту. Но настроиться на должный романтический лад снова не очень удавалось. Может быть, мешали пять черно-белых коров, за рога привязанных на палубе. Куда и зачем их везли — не знаю, но о том, что морское путешествие едва ли означает поворот к лучшему в их бессловесной судьбе, — догадывался. Коровы, кажется, тоже.
Качались светила над снастями.
Если бы мое путешествие состоялось лет на десять раньше, я наверняка перебирал бы сейчас в памяти экзотические подробности. С возрастом сильнее стремление — порой даже неосознанное — заглянуть глубже под яркую цветную обертку жизни. Вспоминались люди: лица, руки, слова.
Историк Ояма с его смешными грелками и серьезными размышлениями об исторической справедливости.
Крестьяне, плясавшие в гостинице на свадьбе.
Работницы ткацкой «мануфактуры».
И трехлетняя Митиё, которая сказала, глядя мне в глаза: «У тебя очень странное лицо…»
Из путевого блокнота
У входа в буддийский храм Госин-дзи нас встретило изречение.
«Человек есть вечная загадка. Декарт», — перевели мне.
Буддийский храм — и вдруг Декарт!
— Ничего удивительного, — сказали мне. — Здешний священник господин Кидзу, человек образованный и разносторонний…
Деревянная рыба над входом в храм служит колоколом
А в следующую секунду и сам Кидзу появился на пороге храма, радушно приглашая войти: интеллигентный, с располагающим умным взглядом, в прошлом — питомец Токийского университета по отделению индийской философии, поклонник Декарта и поэт. Да — и поэт. Позднее он показал несколько своих стихотворений. Именно показал, потому что стихи были начертаны по всем правилам японской каллиграфии на квадратных листах картона — такие листы специально изготавливаются и продаются в Японии. «Цветы прекрасны, а солнце кругло», — гласило одно из стихотворений. «Только цветы и пища существуют», — утверждало другое. Это не цитаты, это целые и законченные стихи. Более пространное стихотворение, напечатанное в журнале «Лайонс-клуба», членом которого состоит священник, называлось: «Я — дельфин».
— Я чувствую себя молодым дельфином в этом мире, — пояснил Кидзу, и я не мог не поразиться, насколько это совпадает со стихами русского поэта о душе, которая
