Восточней Востока - [16]
Это чувствуют и сами художники. Они ищут, по их собственным словам, новые пути. Но поиск идет в основном по линии технической изобретательности. На ходкам иногда нельзя отказать в остроумии, по круг мыслей и эмоций, доступных выражению такими средствами, удивительно узок — даже если принять, что китовый скелет действительно как-то выражает идею неба. На каждой выставке — почти обязательно несколько «небес», обязательно что-нибудь вроде «цветов зла», «жизни человеческой», «современности», «нашего века» и прочих достаточно общих категорий. Все это вызывает иногда любопытство, но лишь изредка встретишь вещь, которая действительно какими-то загадочными, тайными путями проникает в душу и заставляет волноваться.
В этом памятнике голландским мореходам
в Нагасаки несомненно присутствует юмор
Такова была в Музее современного искусства работа некоего Роберто Патта из Чили, название которой переводилось приблизительно так: «Жизнь, ставшая мишенью». Трудно передать словами, что было изображено на этом огромном полотне. Скорее всего это было похоже на какую-то сумасшедшую лабораторию, где из реторты в реторту переливается недобро мерцающий свет — голубоватый, красный, зеленый, где сплетаются какие-то немыслимые конструкции, и все это вместе напоминает вдруг картину города, озаренного ночным светом реклам. Что-то тревожное есть в этом полотне, оно заставляет вспомнить о грозных силах природы, которые человек пробудил раньше, чем достиг моральной готовности владеть ими, о бездушной «логике» материального прогресса, пути которого далеко не всегда совпадают с путями человечества к счастью. Может быть, это несколько вольное прочтение — не знаю.
Но такие работы попадаются не часто.
Впрочем, справедливость требует сказать, что не только встречи с ультрамодернистским искусством оставили у меня ощущение какого-то кризиса. На большой выставке акварели в выставочном зале парка Уэно, где преобладали работы реалистического плана, я познакомился с господином Катаяма — художественным критиком.
— Как вам нравится выставка, Катаяма-сан? — поинтересовался я.
— Очень высокая техника, — ответил он, и это было все.
Техника и в самом деле была очень высока. Может быть потому, что в жанре акварели синтез национальной традиции и достижений мировой художественной культуры происходит наиболее естественно. Среди показанных работ можно было отметить вещи, насколько я понимаю, первоклассные в своем роде. И все же в целом оставалось ощущение какой-то неудовлетворенности, неполноты впечатления. Снова невольно думалось: сколько раз можно писать рыбацкие лодки у причалов, как бы колоритны они пи были? Сколько раз — первый снег на ветках деревьев, неореалистические дворики, крыши, даже «зеленый импрессионизм» или «голубую дверь»? Понимаю, что, наверное, это неправильная постановка вопроса: «сколько раз?» Но такие мысли, может быть, не возникали бы, будь за теми же судами в гавани или заснеженными крышами что-то еще, кроме тонкого чувства цвета и высокой техники. Может быть, слишком старательно искусство «блюдет себя», слишком подчеркнуто стремится быть только искусством и ничем более, слишком ревниво оберегается от всякого рода «политики», «литературы» и прочего.
В картинных галереях, на выставках, в мастерских художников мне посчастливилось видеть яркие, талантливые, истинно прекрасные вещи. И все-таки определенное ощущение кризиса художественной мысли осталось главным. Искусству приходится постоянно «уточнять» свое место в меняющемся мире. И, может быть, нынешний кризис — явление отнюдь не специфически японское — связан именно с очередным «уточнением»…
Гиганты и карлики
Телефонный звонок, которого со страхом и надеждой ожидали в семье Ёкомндзо, владельца ломбарда в токийском районе Сибуя, наконец раздался. Голос в трубке продиктовал условия: если родители хотят увидеть снова своего шестилетнего сына Масатоси, они должны приготовить пять миллионов иен выкупа. «И не подумайте сообщать в полицию, — предупредил говоривший, — иначе ребенок будет мертв. Я позвоню через час…»
Неизвестный не знал одного: в эту минуту полиция уже дежурила у телефона.
Еще рано утром, вскоре после того как семья проводила мальчика в школу, неожиданно позвонил встревоженный учитель Асано-сан: Масатоси не явился на занятия, двое одноклассников видели, как незнакомый молодой человек неожиданно схватил его за плечо и потащил к пешеходному мосту, переброшенному через улицу. «Дерзость преступника и равнодушие токийцев позволили совершить похищение… на многолюдной деловой улице Токио в среду утром», — писала несколько дней спустя газета «Асахи». После часа бесплодных поисков семья позвонила в полицию. Опытные полицейские немедленно заподозрили похищение с целью получить выкуп: такого рода преступления — киднап — становятся все более модными в последнее время.
Всего этого не знал похититель.
Но родители и полиция, со своей стороны, не знали другого — самого страшного: к моменту телефонного разговора маленького Масатоси уже не было в живых. Сразу после похищения преступник оттащил кричащего мальчика («Мне показалось, он борется со своим старшим братом», — объяснил позднее один из очевидцев) в общественную уборную на другой стороне улицы, прикончил его ударами ножа в грудь и шею, затем, оставив тело мальчика в уборной, побежал в ближайшую лавку, купил виниловый пакет, поместил в него труп и сдал в камеру хранения на станции городской железной дороги. «Я с самого начала решил убить его», — признался преступник, девятнадцатилетний юноша из Нагасаки, арестованный вскоре после звонка возле самого полицейского участка.
