Восставшая Мексика - [8]

Тем временем мы с Патричио погрузили в карету три ящика динамита и ящик с бомбами. Я уселся рядом с Патричио, пеоны отпустили мулов, и длинный бич полоснул животных по брюху. Мы выехали из деревушки галопом помчались по крутому берегу реки со скоростью двадцати миль в час. Эскадрон скакал по другому берегу, выбрав более прямой путь. Мы миновали Канотильо, не останавливаясь.

– Arre, mulas! Hijas de la puta!..[26] – вопил Патричио, размахивая длинным кнутом.

Camino Real[27] представляла собой обыкновенную проселочную дорогу, изрытую ухабами; каждый раз, когда мы спускались в овраг, ящики с динамитом угрожающе стучали. Вдруг лопнула веревка, и один ящик свалился на камни. Но утро было прохладное, и мы благополучно водворили его на место…

Через каждые сто ярдов мы проезжали кучки камней, увенчанные деревянными крестами, – память об убитом на дороге. На перекрестках торчали высокие побеленные кресты, охранявшие затерянное в пустыне ранчо, к которому вела боковая тропа, от посещения дьявола. Черный блестящий чапарраль, вышиной с мула, царапал стенку кареты; испанский штык и огромные кактусы-питайа высились на горизонте, как часовые. А над ними кружили могучие мексиканские грифы, словно знавшие, что мы едем на войну.

К вечеру слева показалась каменная стена, окружающая миллион акров асиенды Торреон-де-Каньяс и, подобно Великой китайской стене, протянувшаяся по пустыне и по горам больше чем на тридцать миль. Затем мы увидели асиенду. Перед господским домом расположился эскадрон. Нам сообщили, что генерал Урбина внезапно серьезно заболел и ему, вероятно, придется с неделю пролежать в постели.

Каса-Гранде (господский дом), великолепный дворец с портиками, но всего в один этаж, занимал всю вершину оголенного холма. Перед его фасадом расстилались пятнадцать миль желтой холмистой равнины, за которой протянулись цепи громоздящихся друг на друга гор. Позади Каса-Гранде были расположены конюшни и огромные загоны для скота. Там уже вились столбы желтого дыма – это солдаты эскадрона разожгли свои вечерние костры. Дальше в лощине хижины пеонов – их было больше сотни – отгораживали квадратную площадку, где резвились дети и животные, а женщины, как всегда, стоя на коленях, мололи кукурузу. По равнине медленно ехали возвращавшиеся домой вакеро,[28] а от реки, находившейся в миле от поселка, бесконечной вереницей брели женщины, закутанные в черные шали, с огромными кувшинами на головах.

Трудно себе даже представить, как близко к природе живут пеоны на этих огромных асиендах. Даже их хижины построены из той же обожженной солнцем глины, на которой они стоят; их пища – кукуруза, которую они выращивают; их питье – вода, которую зачерпывают из пересыхающей реки и тащут домой на головах усталые женщины; их одежда соткана из шерсти, сандалии вырезаны из шкуры только что зарезанного быка. Животные – самые близкие их друзья. Свет и тьма – их депь и ночь. Когда мужчина и женщина влюбляются, они бросаются друг другу в объятия без всяких предварительных формальностей; надоев друг другу, они расходятся. Венчание стоит дорого (целых шесть песо священнику) и считается излишней роскошью, но и оно ни к чему не обязывает случайно сошедшуюся пару. Ревность, конечно, приводит к поножовщине.

Мы обедали в одной из величественных пустых зал дворца – огромной комнате высотой в восемнадцать футов и с чудесными стенами, оклеенными дешевыми американскими обоями. Одну сторону зала занимал гигантский буфет красного дерева, но ножей и вилок в нем не оказалось. В крохотном камине никогда не зажигался огонь, хотя в помещении веяло холодом смерти. В соседней комнате стены были обиты тяжелой цветной парчой, но на бетонном полу не было ковра. Ни водопровода, ни канализации – за водой приходилось ходить к колодцу или к реке. Свечи – единственное освещение. Конечно, владелец асиенды давно бежал, но даже при нем дворец, наверное, был так же пышен и неуютен, как средневековый замок.

Сига – священник асиенды – занимал почетное место за столом. Ему подавались лучшие кушанья, которые он, отложив себе на тарелку, иногда передавал своим любимцам. Мы пили sotol и aguaniel, а сига осушил целую бутылку где-то похищенной анисовки. Развеселившись после этого, его преподобие начал превозносить прелести исповедальни – особенно когда исповедуются молодые девушки. Он также намекнул нам, что обладает неким феодальным правом, касающимся новобрачных.

– Здешние девушки, – сказал он, – очень страстные…

Я заметил, что сидевшие за столом не засмеялись на это, хотя внешне все были очень почтительны с сига. Когда мы вышли из зала, Хосе Валиенте, весь дрожа от злобы, процедил сквозь зубы:

– Я знаю этих… Мою сестру… Революция еще скажет свое слово по поводу этих curas!

Впоследствии два видных конституционалиста в малоизвестном проекте предложили изгнать духовенство из Мексики, а ненависть к попам генерала Вильи хорошо всем известна.

Когда на следующее утро я вышел во двор, Патричио уже запрягал мулов в карету, а кавалеристы седлали коней. Доктор, остававшийся с генералом в асиенде, подошел к моему приятелю кавалеристу Хуану Валехо.