Воссоздание Святой Руси - [29]
Чем была сильна древнерусская церковь при ее каноническом строе и чем стала слаба при синодальном? Старомосковская церковь имела под собой широкую и твердую базу для своей моральной независимости не только в самоуправляющемся приходе — этой элементарной ячейке соборности и затем в соборе всей поместной церкви, но и в обширных и богатых земельных имуществах, которым завидовало государство. Эта форма материальной базы церкви не может считаться вполне нормальной. При восходящем историческом росте государства она становилась нетерпимой и должна была рано или поздно ликвидироваться. Но defacto в свое время она была мощным подспорьем церковной независимости. Еще при царе Алексее, а затем при Петре церковные имения были взяты в управление государством, а церковным учреждениям выплачивались грошевые суммы «по штатам», пока при Екатерине II и самые титулы церковных имений не были упразднены окончательно. Зависимая от государства служебно и материально, церковная иерархия приобрела чиновничье, бюрократическое самочувствие. Характерные черты его: — утрата чувства общественной связи, одиночное чувство ответственности пред лицом своего ближайшего начальства, отсутствие инициативы, пассивность («Это меня не касается»… «это по другому ведомству»… «это повредит моей карьере, получению наград» и т. д.). В то время как широкие круги народа всех сословий, помимо своей службы государственной власти, привыкли, даже при отсутствии выборного начала, профессионально и общественно организоваться для развития и улучшения многих сфер национальной деятельности, духовенство, вместе с чиновничеством, держалось в стороне от этого инициативного и творческого русла общей жизни. Бессоборность логически привела церковную иерархию и к безобщественности. Полицейско-бюрократический строй старого режима, исключивший из себя общественность и этим толкнувший ее в революционное вырождение, культивировал, награждал и закреплял эту безобщественность церкви. Церковь удалилась от руководства всей полнотой национальной жизни, оторвалась от участия в самой живой, злободневной и освежающей общественной работе. Церковная мысль, слово, проповедь, литература, миссия и учительство приняли суженный и холодный тон оправдания и поддержки только официальных мероприятий власти. Мертвенность сковывала уста даже самых талантливых и блестящих церковных витий, которыми нескудна была земля русская. Такое антиканоническое, еретически-протестантское связывание церкви государством повело в конечном счете и к самоподрыву светской власти. Государство располагало в лице духовного сословия послушным ему «ведомством», как бы армией в рясах, а не свободным советником и полезным, авторитетным критиком. Православная теократическая брачная симфония, замененная протестантской субординацией, превратила церковь из жены в безавторитетную прислугу. В критическую минуту смутного времени XVII в. теократическая русская церковь была для государства моральной опорой, даже заменой. Теперь при крушении старого режима этой властной замены, этого alterego у государства в лице церкви не оказалось.
В 1917 г. русская церковь выпала из рамок охранявшего и вместе сковывавшего се «брачного» союза с императорской властью. Она «овдовела» и осталась на свободе с своей наболевшей потребностью в большом ревизионном и учредительном соборе. Этот краткий исторический миг своей свободы русская церковь на своем I Всероссийском Соборе (1917–18 гг.), прерванном большевиками, использовала для восстановления своего канонического самоопределения. Русская церковь в обстановке полнейшей свободы от какой-либо государственной указки и, наоборот, в борьбе с большевицкими насилиями, на этом для нее Учредительном Соборе создала себе заново своею волей, через своих выборных уполномоченных 564-х депутатов (80 епископов, 149 пресвитеров, 24 диакона и псаломщика и 299 мирян) всю конституцию своего самоуправления на каноническом древне-вселенском и своем традиционном древне-русском начале соборности. По соборному постановлению от 4.XI.1917 г. «В Православной Российской Церкви высшая власть — законодательная, судебная и контролирующая — принадлежит Поместному Собору, периодически, в определенные сроки созываемому, в составе епископов, клириков и мирян. Управление церковное возглавляется Патриархом. Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен Собору». Собор вне всякой зависимости от государства учредил и выбрал два высших, действующих под председательством патриарха учреждения: Священный Синод и Высший Церковный Совет. Определениями Собора 1–9.II.1918 г. установлен строй епархиального управления по существенной аналогии с высшим. Место патриарха здесь заменяет выборный архиерей, место Собора — Епархиальное Собрание (Съезд), место Синода и В. Ц. Совета — Епархиальный Совет. Все основано на выборном начале и везде в нужных случаях участвуют и клирики, и миряне. Наконец 8.IV.1919 г. Собору удалось утвердить «Приходский Устав», давший прочную организацию элементарной, самоуправляющейся единице церковного тела. Этот скромный закон о маленьком предмете — приходе, был, как и показной стяг патриаршества, символом утверждения канонической свободы церкви. Символом воплощения, начиная с первичной ячейки церковного союза, существенного для православия начала «соборности», которым мы с правом хвалимся и пред латинством и пред протестантством, но которое неясно разумеем и часто попираем то в духе обычного у нас латинского клерикализма, то в духе светского языческого бюрократизма. Утверждение закона о приходской организации было венцом желаний ряда поколений церковно-общественных мыслителей и писателей преимущественно из славянофилов, которые соединяли с идеей прихода даже преувеличенные представления об ее практических возможностях в жизни народа и государства. Ни одному из законодательных актов нашего учредительного собора 1917–18 г. не дано было исторического срока нормально укорениться в церковной практике, но приходский устав оказался, может быть, живучее всех других. Даже сломанный большевицким насилием в его свободном виде, приход в искалеченной карикатуре узаконенных Советами «двадцаток» (для ответственности за места культа) снова предстал пред иерархией как тоже мирянская сила верующего народа. Соборная роль мирян в этом гонимом, «катакомбном» приходе, под оболочкой казенной двадцатки, еще более резко и полномочно закрепилась и оправдалась в сознании русской церкви и особенно ее епископата. Пустые бюрократические страхи синодального периода пред идеей прихода рассеялись как дым. Оправдалась поговорка: идеи как гвозди, чем более по ним бьют, тем глубже они входят в сознание. Что касается частей русской церкви, спасшихся от террора за чертой советской власти, то приходская организация стала самоочевидной и единственно-жизненной формой культовой, а отчасти и общественно-национальной жизни православных. Эта трехмиллионная церковь русской диаспоры — прямая дочь Собора 1917–18 г. и наследница его приходского устава.
