Воссоединенные - [21]

?

Два офицера тащат мимо меня чиновника. Он плачет и держит свою руку на сердце, шевелит губами, подпевая Гимну. Я чувствую жалость к нему: я хочу, чтобы он знал, что это не конец света. Я прекрасно понимаю, каково ему.

Когда я захожу в кабинет, кто-то протягивает мне черную униформу, и я переодеваюсь тут же, в зале, как и другие. Я закатываю рукава, потому что самое время приступать к работе, и бросаю свою белую униформу чиновника в ближайшую трубу для сжигания мусора. Я никогда не буду носить ее снова.

***

— Мы разделяем пациентов на группы в сто человек, — говорит мне главный медик по смене. Он улыбается. — Как сказал Лоцман, некоторые из старых систем Общества пока останутся на своих местах.

Он указывает на ряды пациентов, которых персонал повстанцев относит к неподвижным. — Вы будете следить за тем, чтобы они получали надлежащий уход, и руководить лечением. Как только они исцелятся и будут в состоянии передвигаться, мы сразу привезем новых пациентов на ваш участок.

Порты молчат. Сейчас они показывают фотографии из Центра.

Центр: там находится Кассия. Впервые я чувствую укол беспокойства. Что, если она не присоединилась к повстанцам и наблюдает за всем происходящим? Что, если ей страшно?

Я был так уверен, что чиновница Лей участвовала в Восстании.

А мог ли я ошибаться на счет Кассии?

Нет. Она сказала мне об этом в тот день, через порт. Она не могла сказать прямым текстом, но я услышал намек в ее голосе. Я умею слушать, и я уверен, что она перешла на другую сторону.

— Мы ожидаем прибытия дополнительных медсестер и врачей, — говорит главный медик. — Удобно ли вам будет начать сейчас? — Это не похоже на Общество. Границы уже размываются. Общество никогда бы не позволило мне работать врачом после моих достижений в медицине.

— Конечно, — отвечаю я.

Я очищаю руки и достаю из кейса одну пробирку. Медсестра рядом со мной делает то же самое. — Они прекрасны, — говорит она через плечо, и я вынужден согласиться.

Я снимаю колпачок со шприца и ввожу иглу в трубку, так что лекарство поступает прямо в вену пациента. Голос Лоцмана звучит из портов в медицинском центре, и мне приходится улыбнуться, потому что его слова идеально подходят к месту. — Общество больно, — говорит он, начиная свое объявление. — И у нас есть лекарство. 

Глава 8. Кассия

Больше я ждать не в силах. Все тело дрожит от холода.

Где же он?

Хотела бы я вспомнить, что произошло сегодня утром. Восстание изменило сортировку? Я сделала то, что им было нужно?

На минуту я задрожала не только от холода, но и от гнева. Я никогда не хотела быть здесь, в Центре. Я хотела, чтобы Восстание отправило меня в Камас, как Кая и Инди. Но Восстание не нашло меня пригодной для полета или борьбы, только для сортировки.

Ну, и ладно. Я сотрудничаю с повстанцами, но об этом никто не знает. У меня есть свои стихи, и я умею торговать. Возможно, пришло время использовать найденные в Каньоне бумаги, чтобы заплатить за способ выбраться отсюда. Я ждала достаточно долго.

Я смотрю, как рыбы бьются о берег, шлепаясь друг на друга. Я содрогаюсь при виде их блестящих, мертвых глаз; их чешуи, вони. Они будут задевать мои руки, когда я зайду в воду за коробку. Их запах настолько сильный, что, кажется, я чувствую вкус на губах. Когда я закончу, он въестся в мою кожу.

Не смотри. Просто сделай.

Я ставлю фонарь на землю под пристанью, вытаскиваю бумаги из манжет и складываю их на берегу. Затем вытягиваю рукава настолько, чтобы полностью прикрыть руки и создать препятствие между кожей и водой. Я бреду в воде, стараясь не чувствовать бьющихся об ноги рыб, равномерные шлепки мертвых телец в озере, которое раньше было оплотом безопасности. Я надеюсь, что одежда вполне защищает меня от того вещества, которое отравило эти воды.

Запах угнетает, и я уже не могу дышать, когда погружаю руки в озеро. Когда я чувствую прикосновения чешуи, плавников, хвостов и глаз, то уговариваю себя не останавливаться на полпути.

Коробка все еще там; я вытаскиваю ее из озера так быстро, как могу, рыбы кишат под ногами, подталкиваемые движением воды.

Маленькие трупики расплываются по сторонам и следуют за мной, пока я пробираюсь обратно к берегу.

Я бегу прочь от озера и присаживаюсь на минуту, укрывшись в зарослях кустарника. Вытерев руки об сухое место на блузке, проверяю, не намокли ли бумаги, которые я до этого оставила здесь.

Узнала бы я ценность этих хрупких страниц, если бы не обнаружила то место, где они были спрятаны? Если бы не смогла представить себе Хантера, ищущего среди них то стихотворение, которое он затем написал на надгробии своей дочери? Возможно, именно поэтому я ношу их рядом с сердцем. Не только, чтобы прятать их, но и чтобы чувствовать их, чтобы помнить, что именно я ношу.

Я думаю смастерить себе одеяние из слов; что-нибудь мозаичное и слоистое, как чешуя тех рыб. Каждая страница защищает меня, абзацы и предложения прикрывают меня, когда я движусь.

Но, в итоге, чешуя не защитила рыб, и, открывая коробку, я осознаю то, что должна была заметить гораздо раньше, еще когда впервые подняла ее. Но я была слишком отвлечена этими трупиками.