Воспоминания японского дипломата - [73]
Как отмечалось выше, именно в то время, когда мы с Молотовым были уже близки к подписанию пакта о нейтралитете, я получил 29 августа распоряжение Мацуока вернуться в Японию. Выяснилось, что за исключением посла в Лондоне Сигэмицу и посла в Берлине Курусу были отозваны все послы и большинство министров-посланников. В сообщении, преподнесенном газетами как "беседа с заместителем министра”, говорилось, что причиной отзыва послужило их несоответствие тенденциям новой эры. Это означало их непригодность для "осевой" дипломатии Мацуока.
В середине октября я покинул Москву и направился через Сибирь в Японию. Ехал я с семьей, и поездка не была скучной. Подивило меня бурное развитие Западной Сибири. На въезде в Маньчжурию нас приветствовал прекрасный закат солнца над озером Байкал. В Маньчжули мне передали приглашение отобедать в Синьцзине с премьер-министром Чжаном и главнокомандующим Квантунской армией генералом Умэдзу. Поскольку в Синьцзине была отмечена вспышка чумы, я отправил семью прямо в Дайрен, а сам сошел с поезда и воспользовался гостеприимством премьер-министра и главнокомандующего. Приветствуя меня, оба выразили благодарность за урегулирование Номонханского инцидента, при котором он не развился в войну. В ответ я сказал, что не мог поверить утверждениям русских о "плане Умэдзу", предусматривавшем агрессию против СССР. По окончании встречи я продолжил свой путь до Дайрена и оттуда отплыл в Японию. В Симоносэки я впервые ступил на родную землю после трехлетнего отсутствия. Я немедленно отправился в Токио, так как мне сообщили о необходимости моего присутствия на торжествах по случаю 2600-й годовщины основания империи. В Киото на тот же поезд сел Осима, и от него я узнал о подробностях заключения Трехстороннего союза.
Нарком иностранных дел СССР В.М. Молотов в своем рабочем кабинете, 1940 г.
5 ноября, прибыв в Токио, я сразу встретился с премьером Коноэ и выслушал его разъяснения о Трехстороннем союзе. По его словам, Япония стремилась к тому, чтобы СССР также стал его участником, и Штамер обещал приложить усилия в этом направлении, а также обеспечить помощь Германии в решении проблем русско-японских отношений. Я сказал, что, как это следует из многих моих телеграмм, я был против такого союза, но, поскольку пакт уже подписан, Японии в настоящее время лучше всего способствовать поддержанию дружественных отношений между Германией и СССР. Тем не менее, добавил я, заставить Россию признать лидерство Германии и Италии в Европе невозможно, а в отношениях между Россией и Германией возникает напряженность, и, о чем мне уже довелось докладывать из Москвы, они стали даже хуже, чем отношения между СССР и Японией, и поэтому, на мой взгляд, о немецком посредничестве в японо-советских делах не может быть и речи.
Премьер Коноэ был, по всей видимости, весьма удивлен. Он сказал, что во время отъезда Штамера из Берлина в Токио не поступало никаких сообщений о цели его визита, и сам он, Коноэ, впервые узнал об этом из моей московской телеграммы. Он полагал, что между Германией и СССР существуют дружественные отношения, а, по мнению нашего министерства иностранных дел, московское заявление Штамера о возможной политической договоренности Германии с Японией было сделано по согласованию с русскими. В министерстве иностранных дел, отметил далее Коноэ, заключение пакта о нейтралитете с СССР при доминирующих ныне обстоятельствах считают делом безнадежным. Я пояснил, что это мнение министерства идет вразрез с реальными фактами и что подготовка пакта находится на той стадии, когда отказ Японии от некоторой части своих интересов на Сахалине может привести к его подписанию. Как сказал принц, после моих разъяснений ситуация стала ему гораздо более понятной.
У японцев была плохая привычка немедленно принимать на веру слова иностранцев и с непостижимой легкомысленностью относиться к словам соотечественников. Поэтому могло показаться, что именно японцы допустили просчет с переоценкой германо-советских отношений. Между тем вскоре после нашего разговора состоялся визит Молотова в Германию, и глубокая трещина в отношениях между двумя странами стала очевидной. Когда вслед за завершением молотовского визита я указал на это принцу Коноэ, он сразу со мной согласился и отметил правильность моей прежней оценки ситуации. Но даже тогда определенная часть руководства министерства иностранных дел отказывалась признать факт ухудшения германо-советских отношений.
Со времени своего возвращения в Японию и до января следующего года я трижды встречался с министром иностранных дел Мацуока. Первая встреча состоялась через несколько дней после моей беседы с премьером Коноэ. Мацуока начал разговор с рассказа об изменениях, которые произошли в Японии после его возвращения из Женевы, а затем перешел к трудностям, стоявшим на пути урегулирования "Китайского инцидента”. По его словам, единственным средством выхода из создавшегося положения был бы бескровный coup d'etat, и именно с этой целью он "выдвинул Коноэ”. В заключение Мацуока сказал: "Хотя я и не собираюсь пересматривать политику в отношении России, которую вы проводили, мне желательно, чтобы большинство послов и министров-посланников вышло в отставку. Поэтому прошу подать в отставку и Вас”. Отвечая, я в порядке положенного по возвращении на родину доклада министру иностранных дел вкратце повторил все то, что уже говорил премьеру Коноэ, а затем прямо заявил, что единственная возможность урегулировать "Китайский инцидент” состоит в достижении договоренности с чунцинским режимом на основе сдержанности самой Японии. Кроме того, продолжал я, мне трудно согласиться с его политикой в отношении Англии, США и Германии и считаю по-прежнему проводившуюся мной политику правильной. Поэтому отставка представляется мне нецелесообразной. Далее я заявил, что увольнение министром иностранных дел всего верхнего эшелона министерства создаст плохой прецедент для грядущих времен. Поэтому я не могу его одобрить и подавать в отставку отказываюсь. Другое дело, если министр намеревается меня уволить. Никаких возражений у меня в таком случае не будет.
