Воспоминания японского дипломата - [129]

7. Очевидно, намерение американского правительства состоит в том, чтобы в заговоре с Великобританией и другими странами помешать усилиям Японии, направленным на установление мира посредством создания нового порядка в Восточной Азии, и, в частности, сохранить англо-американские права и интересы, поддерживая состояние войны между Японией и Китаем. Это намерение четко выявилось в ходе нынешних переговоров. Таким образом искренняя надежда японского правительства на урегулирование японо-американских отношений и на сотрудничество с американским правительством в целях сохранения и укрепления мира, в конце концов, утрачена.

Японское правительство с сожалением вынуждено настоящим уведомить американское правительство, что ввиду такой позиции американского правительства оно не может не считать, что достижение соглашения посредством дальнейших переговоров невозможно".

Очевидно, что это уведомление по форме отличалось от объявления войны. Оно приняло форму извещения только о прекращении переговоров, что не совпадало с моим исходным предложением об объявлении войны, но соответствовало решению Совета по межведомственным связям. Однако тот факт, что оно в любом случае было равносильно объявлению войны, достаточно веско подтверждается восклицанием президента США при первом прочтении, когда у него еще не было последней части: "Это — война!”¹, а также немедленным изданием генералом Маршаллом, истолковавшим документ как объявление Японией начала военных действий, военных предупреждений американским базам на Тихом океане[109]^[110].

Проблема уведомления об объявлении войны, которая столь активно дебатируется в последние годы, впервые была поставлена в связи с Третьей Гаагской конвенцией 1907 года, которая содержала соответствующее положение[111]. Однако на Гаагской конференции, где была принята конвенция, американский представитель генерал Портер заявил, что, в соответствии с толкованием его правительства, данное положение конвенции не подлежит применению в тех случаях, когда война преследует цели самообороны, причем никто из делегатов других стран-участниц конференции не оспорил такую точку зрения. Поэтому, если Япония рассматривала эту войну как войну в целях самообороны, она, в соответствии с утверждением американского делегата, не должна была направлять никакого уведомления.

Существует и множество других свидетельств несоблюдения на практике различными странами указанного положения Гаагской конвенции[112]. В качестве самого недавнего примера можно привести тот факт, что "военная” нота, направленная Францией в адрес Германии в 1939 году, гласила лишь, что Франция выполнит свои обязательства по отношению к Польше, и по форме не являлась уведомлением о начале военных действий. Японский меморандум не только был составлен в соответствии с прецедентами уведомления об объявлении войны, но и не оставлял руководству страны-противника ни малейших сомнений в том, что он означает войну. Поскольку данные из американских источников, ссылки на которые приведены в предыдущей главе, ясно показывают, что Соединенные Штаты замышляли заставить Японию нанести первый удар, их поведение по отношению к ней нельзя расценить иначе, как провокацию. В моральном плане лицемерно и трусливо занимать позицию, сводящуюся к тому, что одна сторона свободна с безнаказанностью провоцировать своего противника сколько угодно, коль скоро сторона эта воздерживается от нанесения удара первой. Такая позиция не имеет оправданий не только с точки зрения восточной морали, но и с точки зрения западной этики с ее акцентом на побуждающие мотивы.

Теперь следует рассказать о дальнейшей судьбе ноты, которая представляла собой декларацию об объявлении войны. Как сказано выше, на заседании Совета по межведомственным связям было принято решение вручить ее правительству Соединенных Штатов 7 декабря в 12.30 дня по вашингтонскому времени. Однако 5 декабря заместители начальников Штабов армии и ВМФ Танабэ и Ито приехали к мне в министерство, и Ито заявил, что высшее командование считает необходимым отложить вручение документа на тридцать минут по сравнению с ранее согласованным временем, и они просят меня дать на то свое согласие. Я поинтересовался, в силу каких причин они просят перенести время, и Ито ответил, что он ошибся в расчетах, а Танабэ добавил, что армия также заинтересована в таком изменении, ибо она приступит к своим операциям после того, как начнутся действия ВМФ. Тогда я спросил, сколько времени пройдет с момента уведомления до нападения, но Ито уклонился от ответа, сославшись на необходимость сохранения секретности операции. Я продолжал упорствовать, требуя заверений в том, что даже при переносе времени вручения ноты с 12.30 на 13.00 останется достаточно времени до начала атаки. Ито заверил меня, что так оно и будет, и я, не имея возможности узнать что-либо еще, согласился удовлетворить его просьбу. Уходя, Ито сказал: "Мы хотим, чтобы Вы не передавали уведомление в посольство в Вашингтоне слишком рано”. Я ответил, что должен послать телеграмму с таким расчетом, чтобы уведомление было непременно передано Соединенным Штатам точно в назначенное время.