Воспоминания уцелевшего из арьергарда Великой армии - [9]

Получив эту информацию, Император ознакомил с ней генералов, для этого ему потребовалось пробыть в Гжатске три дня. 4-го армия снова двинулась в сторону вражеских аванпостов, так что 5-го мы были уже на месте.

Армия генерала Кутузова насчитывала 100 000 пехоты и 30 000 кавалерии. В это соединение входили две русские армии и присланное из Москвы ополчение.

Река Колоча прикрывала его правый фланг, который занимал территорию до самой Москвы-реки, и там стояло множество пушечных батарей. Его центр помещался за оврагом, и был защищен тремя мощными редутами. Левый фланг располагался перед лесом, простиравшимся вдоль старой Московской дороги, и тоже был защищен редутом. И, наконец, еще один редут, построенный в 1200-х туазах перед центром, являлся своеобразным форпостом в силу занимаемой им позиции.

Первым приказом Императора был штурм и захват этого редута. Утром 5-го сентября генерал Компан с 1-м корпусом после троекратного взятия и троекратной утери захватил и удержал этот редут[46]. Затем подошла наша армия и лагерем расположились непосредственно перед неприятельскими позициями. Император приказал поставить свои палатки на возвышенности около дороги, на околице села Валуево, а Императорская Гвардия разбила свои палатки вокруг, выстроив их в каре.

6-е сентября было посвящено рекогносцировке позиций противника, и назначению каждому подразделению его позиции в предстоящей битве. Император решил атаковать центр и левый фланг русских, и захватить построенные там редуты.

Поэтому он поместил 6-й корпус[47] справа от старой дороги; 1-й и 3-й корпуса —   в центре, напротив больших редутов, кавалерия —   за ними, около захваченного накануне редута. Императорская Гвардия находилась в резерве, а 4-й корпус был на крайнем левом фланге, недалеко от деревни Бородино. Общее количество войск не превышало 120 000 человек. Говорили, что Императору предлагали начать действовать на своем правом фланге, с тем, чтобы направить противника влево и заставить его бросить свои позиции —   но Наполеон принял решение сражаться, он все еще полагал, что битва необходима, и не был склонен позволить неприятелю вновь сбежать от него.

Мы, то есть генштаб, провели весь этот день в своей штаб-квартире, и впечатление от него, вероятно, никогда не сотрется из моей памяти. Нам было грустно, и нас мучило какое-то странное гнетущее ощущение при виде двух армий, желающих перегрызть друг другу глотки. Каждый полк получил приказ явиться в своей лучшей одежде. Императорская Гвардия, в частности, казалось, готовилась скорее для парада, чем для битвы. Ничто не поразило меня более, чем хладнокровие этих старых солдат. На их лицах не было ни тревоги, ни волнения. Для них это была лишь еще одна битва, а значит, еще одна победа, и, наблюдая за ними, я не мог не проникнуться излучаемой ими уверенностью.

Вечером приехал г-н Боссе, префект Императорского дворца и презентовал Императору портрет его сына[48]. Это событие казалось приятной приметой. А вскоре после этого из Испании прибыл полковник Фавье, чтобы рассказать Императору о положении наших дел в этой стране после проигрыша битвы при Саламанке. Наполеон, несмотря на то, что был очень занят, весь вечер уделил встрече с полковником.

7-го сентября, в два часа утра, обе армии были приведены в полную боевую готовность —   с тревогой каждый ожидал, чем закончится этот знаменательный день. Одна из сторон должна была либо победить, либо погибнуть. Для нас поражение означало полное уничтожение. Для русских —   сдачу Москвы и гибель их великой армии —   их единственной надежды. В обеих армиях прибегали ко всем способам, чтобы воодушевить своих солдат. В русской армии священники, несущие священные иконы, проходили по рядам и благословляли преклонявших колени солдат; в то же время их генерал тоже взывал к религиозным чувствам, свойственным русским солдатам. «В православии, — восклицал Кутузов, — я хочу победить или умереть! И я молюсь, чтобы даже умирая, я видел вашу победу. Солдаты, помните о ваших женах и ваших детях, умоляющих вас о помощи. Помните о вашем государе, чей взор устремлены на вас, и еще до того, как наступит новый день, пусть ваша вера и ваша верность обагрит эти родные вам равнины кровью захватчика и его армии!»

Маршалы французской армии собрались около большого редута, чтобы получить последние распоряжения Императора. И как только блеснули первые лучи солнца, он воскликнул: «Это солнце Аустерлица!» Бил барабан бил, и командиры читали своим солдатам следующее воззвание: «Солдаты! Вот битва, которую вы так желали! Победа теперь зависит от вас, она нам необходима, она даст нам обильные припасы, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение на родину. Ведите себя как под Аустерлицем, Фридландом, Витебском и Смоленском, чтобы самые отдаленные потомки приводили в пример ваше поведение в этот день. Пусть о вас скажут: „Он был в этой великой битве под Москвой“».

Солдаты ответили аплодисментами, выстрелила пушка, и битва началась.

С этим же сигналом Императорская Гвардия и Императорский штаб покинули лагерь. Мы собрались на захваченном накануне вечером редуте, где Император теперь разместился тоже. Атака шла по всей линии фронта, и впервые Император не принимал в ней личного участия. Он находился в четверти лье от поля сражения, получал сообщения от генералов, и отдавал приказы так, как будто и не было этого расстояния. Никогда еще наши солдаты не дрались так страстно, как в этот день.