Воспоминания. Том 3 - [8]

 – иностранных дел и Кривошеин[26] – земледелия, а также и военный министр Поливанов[27], принявший большое участие в материальном моем обеспечении. Выходило так, что если бы я вышел в отставку, то мне как командиру отдельного корпуса, полагалась пенсия, по особому докладу военного министра, как вообще командующим войсками, обыкновенно не менее 8000 руб. в год, а т. к. я оставался на службе, то этим самым я как бы терял право на эту пенсию и содержание мое по должности генерала свиты снижалось с 20000 руб. в год, которые я получал, при готовой квартире и экипаже, до 3500 руб., в том числе и квартирные деньги. Поливанов вошел с всеподданнейшим докладом, и министр финансов меня уведомил, что по высочайшему указу за мной сохраняется право, в случае моего выхода в отставку, на получение пенсии 8000 руб., независимо от того, с какой бы должности я в отставку не вышел.

Из всего огромного числа писем и депеш, которые я получил за это время с выражениями сочувствия, я хочу здесь привести одно от моего большого друга А. Н. Вельяминова[28], моего товарища еще по корпусу, а затем и по полку, впоследствии бывшего ставропольским губернатором. Это письмо я привожу, т. к. в нем яркой нитью показано общее, царившее в то время настроение в обществе.

«Тощица.

28 августа 1915 г.

Не знаю с чего начать, дорогой мой. Начну вот с чего: если тебе суждено окончить теперь твою служебную карьеру – окончил ты ее блестяще, настолько даже, что тебе можно позавидовать. Теперь во всей стране твое имя синоним величайшего благородства, порядочности и чести. Согласись, что лучшего конца пожелать нельзя. Обнимаю тебя крепко, крепко и горжусь тобой. «Вот каков мой Джунка», – говорю я каждому, и всякий мне на это отвечает: «Передайте ему мой земной поклон».

Но все это прекрасно, а что же, в конце концов, будет от всего этого. Ведь таким путем мы катимся прямиком в пропасть, и уже весьма недалеко находится она от нас. И это в такое время. Знаешь, как-то в голове путается, и совершенно не понимаешь, где же кончается граница возможного и где вступаешь в хаос. В последние дни решавшихся событий я был в Могилеве и совершенно терял голову. Да что же это такое? Чем все это кончится? Общее подавленное настроение прямо ужасающее, начиная с верхов и до самого низа.

Кажется один только Кувака[29], со своими лакеями, до чрезвычайности доволен. Другие сидят как в тюрьме; Сережа[30][31] чуть не плачет. Одним словом, есть с чего сойти с ума.

Видел Никольского, на которого прямо грустно смотреть. Видел его немного, но и его слов было достаточно.

Что ты теперь будешь делать? Прямо до болезненности хочется тебя видеть. Не зайдешь ли сюда? Ведь теперь ты свободен. Я останусь здесь до 15-го, а потом, если только немцы не очень приблизятся, поеду на месяц в Ялту. Пожертвуй мне несколькими днями, во имя нашей дружбы.

Обнимаю тебя крепко и горжусь тем, что ты мой старый и верный друг и товарищ. Сашук».

Мой прощальный приказ по Корпусу жандармов

9 сентября высочайший приказ об отчислении моем от должности был, наконец, опубликован в правительственном вестнике, и я мог сдать должность командира корпуса. Я обратился, в тот же день, со следующим моим прощальным приказом:

«9 сентября 1915, г. Петроград

Приказ по Отдельному корпусу жандармов № 290.

Высочайшим указом Правительствующему Сенату, данным 19-го августа сего года, я отчислен от должностей товарища министра внутренних дел и командующего отдельным корпусом жандармов с оставлением в свите его величества и с зачислением меня в списки отдельного корпуса жандармов.

Оставляя ныне занимаемую мной должность командующего Отдельным корпусом жандармов, я невольно оглядываюсь на минувшие два с половиной года со времени моего вступления в командование корпусом.

Вступая в командование корпусом, я в приказе от 6-го февраля 1913 года за № 28 отметил главнейшие руководящие начала, долженствовавшие лечь в основу нашей общей деятельности. Я особенно в нем настаивал на том, что наш корпус входит в состав доблестной русской армии, что налагает на каждого из его чинов обязанность строго следить за своими действиями и поступками, дабы высокое это звание не было умалено.

Исходя из той мысли, что самоотверженность и преданность корпуса престолу и Родине, доказанная всем его историческим прошлым, находится вне сомнения, я призывал, в то же время, всех чинов его в борьбе с противогосударственными и противообщественными силами пользоваться с особыми предосторожностями, предоставленными им исключительными полномочиями, ибо, чем обширнее власть и права, доверенные монархом какому-либо лицу или учреждению, тем бережнее следует ими пользоваться в жизни. Наступившие военные события, к глубокому моему нравственному удовлетворению, ярко подчеркнули, насколько чины корпуса живо восприняли выдвинутые в моем приказе качества, всегда связанные с высоким званием русского офицера и солдата.

Несмотря на тяжелые условия несения службы, офицеры и унтер-офицеры корпуса явили на театре войны целый ряд примеров храбрости и самоотвержения. Погибший от ран ротмистр Гюббенет[32], раненые и контуженные подполковник фон Мейер