Воспоминания театрального антрепренера - [17]

На подмостках казенных столичных театров, оговорки не встречаются почти совсем, вследствие того, что представителям этих сцен положены границы и предъявлены к ним строгие требования относиться к искусству честно и благородно. Положим, что столичные актеры имеют несравненно более возможности к этому честному и благородному отношению, нежели провинциальные, которым, пожалуй, это может послужить отчасти оправданием, — в силу того, что столичным актерам на разучивание ролей дается время довольно продолжительное, а именно месяц и даже более, что репетиций для одной пьесы у них бывает от 8 до 15, тогда как провинциальные должны приготовить роль в день, много — в два, и играть ее с одной или двух репетиций. Но все-таки и при таких относительно тяжелых условиях, извиняющих многое, настоящему артисту можно достигнуть некоторой порядочности в отношении честной исполнительности требований искусства и стать выше обычного уровня, заполоненного в данное время какими-то необразованными, полуграмотными «выскочками», ничего общего с театром не имеющими и выплывшими на подмостки Бог знает откуда.

Но с другой стороны, если бы разбросать столичных актеров по русским захолустьям, то не многие из них долго продержали бы знамя «честного и непорочного отношения»; большинство сбилось бы на традициях, если так можно выразиться, своих захолустных коллег и впало бы в непростительные «отношения», взваливая все это, разумеется, «на глупые требования не чуткой провинциальной публики». Конечно, это заведомая ложь, но ведь нужно же на кого-нибудь свалить, нельзя же признаться в собственной несостоятельности!

Из нижеприведенных анекдотов можно заключить, что многие из актеров не просто оговаривались, а умышленно перевирали или присочиняли целые фразы для того, чтобы заставить зрителя улыбнуться. Наиболее наивные думали на этих улыбках построить свой успех!

Самым удивительным перевиранием ролей славился в продолжение слишком пятидесяти лет известный провинциальный актер Григорий Алексеевич Выходцев[3]. Про него даже говорили, что он «врет классически» и имя его в наших закулисных сферах было нарицательным, — «он врет, как Выходцев», — замечали про кого-нибудь, кто уж чересчур переходил Рубикон правды.

Многие места в пьесах, которые для него казались непонятными или сухими, он разбавлял собственным остроумием самого сомнительного свойства. Он не церемонился ни с какими пьесами, будь ли то драма или пустой водевиль, классическая трагедия или глупая оперетка. Для того чтобы угодить «райской» публике, Выходцев позволял себе грубый шарж, в виде «отсебятины», доходившей иногда до неприличности, до скабрезности. На заслуженные укоры интеллигентных посетителей, он обыкновенно отзывался так:

— А что ж? — Хучь и не того, да зато смешно…

В «Ревизоре», играя городничего, он так выражался в первом действии: «и вижу я во сне вдруг, что приперли ко мне две черные крысы зеленого цвета, понюхали и ушли»; и далее: «пока он говорил о вавилонянах, да об ассириянцах — так еще ничего, а как дошел до Македона Александровского, как хватит иконой об пол, так хучь стулья вон выноси!»

И когда, ему, однажды, после подобной нелепицы, не рекомендующей умственный запас его, кто-то из публики заметил:

— Разве можно Гоголя искажать?

Он пресерьезно ответил:

— Я не искажаю, а истолковываю!

В пятом же действии, Выходцев так ругался на купцов: «ах, вы краснопузые черти! Ах, вы самовары не луженые! Ах, вы едондоры! Ах, вы интенданты военные!» и т.д. в этом же духе.

В «Испорченной жизни», играя Делакторского, он тоже отличался: вместо фразы «и когда дьявол хотел соблазнять пустынника, он всегда являлся в женском платье, — это его любимый костюм», Григорий Алексеевич говорил: «И когда дьявол проклятый хотел соблазнять пустынника, то всегда являлся под женской юбкой, — это его любимое местопребывание».

А как он переделывал стихи Грибоедова в «Горе от ума», так лучше умолчать; достаточно сказать, что он вел всю роль Фамусова своими словами.

Впрочем, как характерный образец его поэтического творчества, приведу его выходной монолог четвертого действия:

«Эй, сюда! Фонарей, свечей и люстров больше!

Где черти, дьяволы и домовые?

Ах, это ты, Софья Павловна, срамница,

Совсем негодная девица,

Ни дать, ни взять,

Как упокоившаяся мать:

Чуть только по нужде я отвернусь,

А она глядь! преспокойно стоит

И с молодым мужчиной лясы точит».

Однажды, играя роль Ван Эмбдена, в известной трагедии Карла Гуцкова «Уриель Акоста», Выходцев должен был произнести в четвертом действии такую реплику, обращенную к Уриелю:

«Так просто нам скажи:

Во что ты веруешь?»

Но он ее проредактировал, пригнал рифму и торжественно сказал:

«Акоста, Акоста!

Скажи нам просто,

Коль не секрет —

Жид ты иль нет?»

Выходцев вообще страдал манией стихотворства и всякую прозу вечно норовил облечь в рифмованную чепуху. В то старое время штрафов не существовало и обуздать этого оригинала нельзя было никаким образом. Как, бывало, не убеждаешь его отрешиться от этой безобразной привычки, он всегда одинаково отвечал:

— Комик должен быть разнообразен!

Так же часто оговаривался, но не умышленно, знаменитый трагик Николай Хрисанфович Рыбаков. Впрочем, его оговорки имели уважительную причину: в последние годы жизни он стал слаб на ухо. У него были вечные недоразумения и препирательства с суфлером, который старался для него всеми силами; из кожи лез, чтобы угодить полуоглохшему трагику, но тот все самым немилосердным образом перевирал. В молодости же Николай Хрисанфович был лучшим примером точности передачи слов автора.