Воспоминания собаки Мускуби - [11]

— 25, — сказал Тисте.

— 30, — быстро возразил Адмир.

— 35… 40… 50…

Адмир и пастух, одни, вдвоем торговались из-за меня.

Их окружили. Ни тот, ни другой не хотели уступать.

Адмир дал 90 франков. В толпе начали шептаться. Меня стали трогать, рассматривать мою челюсть. Тисте посмотрел в свой кошелек.

— 100 франков!

— 120!.. — поспешил надбавить Адмир.

Обескураженный Тисте положил свой полотняный кошелек в котомку, наклонился ко мне, и когда он целовал меня между глаз, я увидала крупную слезу, катившуюся по его морщинистой щеке.

— Прощай, Муск, мы никогда больше не увидимся!

И пастух удалился.

Моим хозяином сделался Адмир.

Он схватил мою цепь, и чтобы показать мне, какая жизнь меня ожидает, — я шла за ним не спеша, — он меня изо-всей силы ударил в бок и, толкнув в пустую конюшню, крепко меня там привязал.

Уходя, он еще запер дверь, — на всякий случай.

Наконец, вот я одна! — подумала я, — и я смогу теперь бежать. Мне это не удалось, когда целая толпа народа меня окружала.

Я растянулась на земле, вытянула шею, прижала к ней остатки моих ушей, — я вспомнила, как поступил Тисте, чтобы освободить мою голову, когда я застряла в барьере железной дороги, затем я лапами ухватилась за край ошейника и стала его потихоньку стаскивать, отодвинув голову совсем назад…

Ох, это не было уже так трудно!

— Уф!.. — вот я и свободна, или почти свободна.

Мне оставалось только выйти из конюшни. Я мигом вскочила на край одного из круглых слуховых окон, в другое мгновение я коснулась толщи стены, и… вот я на дворе.

Я пустилась бежать со всех ног к забору.

За мной послышались смех, ругательства, крики; меня звали, толпа смеялась.

— Хе, Адмир, — раздался чей-то голос, — посмотри как твои 120 франков спасаются!

Насмешки усиливались. Адмира не любили в округе. Я не могла отказать себе в удовольствии посмотреть, хоть немного, на озадаченное лицо моего старого врага.

Мною одолело желание отомстить… я остановилась на ласковый зов… — Моя маленькая Муска!.. Мускета!.. Моя Мускуби!..

Я притворилась, что хочу вернуться, подпустила его к себе на два шага. За его спиной вертелся конец его палки с золотым набалдашником.

В тот момент, когда он протягивал руку, чтобы схватить меня, я отодвигалась на несколько шагов. И это повторилось раз двадцать.

Там, на дороге, ничем я не рисковала. Эта игра меня веселила. И не только меня…

Двор фермы опустел, — все пришли смотреть на это зрелище…

— Он ее поймает… — Он ее не поймает!..

Шутки, насмешки меня подзадоривали. Адмира они раздражали. Его гадкое лицо было бледно, глаза сверкали, зубы стучали. Он не мог сдержаться; он бросил свою палку, которая полетела как стрела; очевидно, он метил в меня, в мои лапы.

Но она, ударившись о землю, отскочила, и я, на лету, схватила ее зубами.

Я оказалась более ловкой, чем Адмир.

И с этой драгоценной ношей я пустилась бежать со всех ног.

Ах какой смех, какой смех раздался!..

— Трость!.. Она убегает с тростью!..

^{— Трость!.. Она убегает с тростью!..}

Они смеялись до упада, они, наверно, смеялись весь день и весь вечер.

В тот же день, немного до заката солнца, я прибежала в красивый городок, который, как я потом узнала, назывался Монпелье.

Праздничная ярмарка, на красивой площади около цитадели[2], только что закрылась.

Приступали к разборке театров.

Перед одной из цирковых палаток, которая была больше других, спали собаки.

Их было полдюжины, все они были разного роста и разношерстные. Я подошла к ним и улеглась около дерева. Первая, которая проснулась, подошла ко мне; мы скоро познакомились. Я ей рассказала все мои приключения; когда же проснулись другие, я и им повторила свой рассказ.

Ночь еще не наступила, а я уже решила, что разделю с ними хорошую или плохую их участь. Но Мюссидор, их хозяин, а главное директор цирка, согласятся ли они взять меня? Я почему-то в этом не сомневалась.

Мюссидору понравился цвет моей шерсти, а мой хвост в виде султана, огненного цвета, решил мою судьбу.

На другое утро он подошел ко мне с большим котлом, наполненным вкусным супом, и предложил мне разделить его вместе с лучшими силами его труппы.

Несколько часов спустя, я уже сидела в одном из трех огромных фургонов, которые направлялись в новые страны, И тотчас меня начали обучать новому ремеслу.

Не прошло и пятнадцати дней, как я уже могла держаться на галопирующей лошади, несмотря на мой большой рост; в конце второго месяца никто из труппы не мог так легко вскакивать на спину моего Сириуса, когда тот проскакивал мимо. В следующую весну, — о, мои дорогие горы, как я скучала по вас! — я уже в глазах публики приобрела славу замечательного балагура и веселого клоуна.

Я действительно, с большим комизмом, подражала всем трюкам Мирры, старшей дочери Мюссидора, и ее младшего брата Педро, — мальчика-змеи, получившего такое прозвище вследствие того, что он умел ерзать по земле. Он это делал не оттого, что его к этому приучили, а просто из удовольствия.

Мюссидор, обучая меня, никогда меня не бил, а угощал меня лакомствами, позволяя спать на коврике у его кровати. Он ни одного шага не делал без меня.

Я его очень любила, так же, как и всех моих товарищей — добрых спутников, кроме, быть может, Стефано, — мартышки с претензиями, которая вместо того, чтобы с нами играть, брала газету, делая вид, что читает, держа ее вверх ногами, и постоянно лгала.