Воспоминания - [128]

Голос Польши целыми десятилетиями громко раздавался во всём мире против злоупотреблений её расчленителей, направленных на ущерб религиозных и национальных прав её народа. Если приходится допустить, что эти польские вопли не всегда были лишены основания, то тем не менее следует отнестись с суровым осуждением к политике, проводимой ныне Польшей в занятых ею западнорусских областях. Поляки жаловались, и вся Западная Европа им в этом сочувствовала, на то, что католическая церковь и польское национальное чувство утеснялись её победителями. Что же сказать про Польшу, никого не победившую, кроме большевистских грабительских банд, когда она в короткий пятилетний срок сама успела – и с лихвой – совершить те же грехи, против которых так долго вопияла?! Имеют ли польские патриоты нравственное право повторять при этих обстоятельствах, свои старые обвинения против России? Раздел польских земель был преступлением перед поляками, заглаженным только недавно европейской войной. Но захват русской земли, населенной русским народом, привыкшим видеть в поляке врага своей веры и своей родины, не есть ли также преступление, а согласно с духом нашего времени, ещё гораздо более тяжкое? России, как государства, теперь не существует, а как народ, она придавлена гнетом самого чудовищного деспотизма, который когда-либо видел свет. Поэтому слабый голос её, протестующий против творимого над ней насилия, слышен только тому, кто к нему хочет прислушиваться, а таких людей теперь не много. В Польше русские протесты намеренно заглушаются трубными звуками национального воскресения, а в других странах, где нередко интересовались и раньше судьбой русского народа только из враждебного чувства к его правительству, этот интерес в настоящее время почти совершенно угас. Русские друзья Франции ожидали, что вступив снова в роль покровительницы Польши, она в интересах этой последней и отчасти своих собственных приложит усилия, чтобы обуздать недальновидный польский империализм и удержать его от включения в состав возрожденного Польского государства, чуждых и непретворимых элементов, служащих к его ослаблению [30]. В поляках, хотя и далеко не у всех, потому что между ними нет недостатка в людях благоразумных и предусмотрительных, к голосу которых, правда, не прислушиваются, укоренилось убеждение, что для того чтобы быть сильной, Польше надо быть во что бы ни стало великой. Это опасное заблуждение, может быть и не разделяемое французским правительством, не встретило, однако, с его стороны серьезного сопротивления. Но нет сомнения, что благодаря этому попустительству возрожденная Польша, занимающая пространство немногим меньше Германии и вмещающая около 45 % инородческого населения, стала государством, близко похожим на монархию Габсбургов, погибшую вследствие своей разноплеменности. К этому ли стремились польский народ и его доброжелатели? Польша сплоченная и жизнеспособная нужна Европе, но наскоро сколоченная из кусков и обломков соседних государств она едва ли будет служить оплотом европейскому миру, а явится для него скорее угрозой.

Политика, покоящаяся на расчете вековечности советской олигархии и продолжительной слабости Германии, может привести к неожиданностям, в предупреждении которых одинаково заинтересованы не только Европа, но и весь мир. В нынешнем своём виде Польша представляется искусственным созданием. Дружественное ей французское правительство имело случай способствовать упрочению политического мира на востоке Европы, взяв на себя нелегкую, но благородную задачу примирить 4-вековую вражду русского и польского народов. Я не думаю, чтобы за весь этот долгий срок нашлась бы более благоприятная для этого минута, чем та, которая совпала с возрождением Польши. Время к тому ещё не окончательно потеряно. Залившая Россию революционная волна неизбежно отхлынет, и Россия, видоизмененная и окрепшая, снова сделается первостепенным политическим и экономическим фактором в Европе. Она подготовлена к перемене своих отношений с Польшей совместно пролитой ими кровью в борьбе с общим врагом. Поляки, со своей стороны, едва ли решились бы поддерживать свои несправедливые притязания на Западную Русь, если бы их покровительница Франция указала им на опасность пути, на который они поспешили стать. К сожалению, Франция не воспользовалась этим случаем, чтобы сделать решительную попытку взять в свои руки умиротворение Восточной Европы. Для этого у французского правительства не хватило решимости. Опасение оттолкнуть от себя поляков взяло верх над другими, более отдаленными соображениями, и Польша очутилась в положении государства, лежащего между двух соседей, более её сильных, из которых каждый считает себя ею оскорбленным. Её третий сосед, Литва, хотя сам по себе менее опасный, но вновь призванный к государственной жизни при тех же обстоятельствах, как и она сама, ещё более остальных потерпел от её неудержимого империализма. Европа признала Литву самостоятельным государством в границах, близко подходящих к её этнографическому составу. Но в то время, когда казалось, что в силу польско-литовского соглашения в Сувалках и решения Лиги Наций об отдаче Вильно Литве, Литовское государство было восстановлено на приемлемых для литовцев основаниях, генерал Желиговский занял своими войсками Вильно и обезглавил возрожденную Литву, лишив же её исторической столицы. Никакие протесты литовцев не помогли. Польское общественное мнение, играя на руку правительству, провозгласило Вильно неотъемлемым достоянием Польши, и Лига Наций склонилась перед совершившимся фактом. Трудно предсказать, как сложатся в будущем польско-литовские отношения, но ожидать, что они будут дружественными, едва ли есть основание.