Воспоминания русского дипломата - [255]

Я высказал убеждение, что в Одессе, так же, как и в Париже, дает себя чувствовать настойчивая работа масонов и евреев, которые всячески хотят помешать вмешательству союзников в наши дела и помощи для воссоздания единой сильной России. То, что прежде казалось мне грубым вымыслом, либо фантазией черносотенников, приписывавших всю нашу смуту работы «жидо-масонов», – с некоторых пор, начало представляться мне имеющим, несомненно, действительную почву. Вся история нашей революции и большевизма давала достаточно для того оснований, но я имел некоторое представление и о роли масонства во французской армии и об этом счел долгом сообщить Деникину. Мне казалось, что роль начальника французского штаба в Одессе, еврея Фрейденберга, которого обвиняли в том, что он подкуплен петлюровцами, среди коих в свою очередь немало было германских агентов, – эта роль весьма близко походила к целям масонства. Во Франции и без того сильное течение против вооруженной помощи России. Не следовало облегчать задачи сторонников такого течения.

Деникин не возражал против этого, но он точно и резко определял условия, на которые готов был пойти. «Если Франшэ д’Эсперэ на это согласится, – хорошо, если нет, то я налево кругом марш». – Меня, конечно волновала перспектива свидания таких двух «носорогов», как прозвал Деникина мой брат после одного посещения. Но всем волнениям не суждено было осуществиться в действительности.

Как снег на голову пришло известие, что французы решили эвакуировать Одессу, оставив желающим 48 часов на приготовления к отъезду. В Екатеринодаре об этом узнали только по прибытии первого транспорта с беженцами в Новороссийск.

Рассказы этих беженцев, вскоре прибывших в Екатеринодар, вызвали чувство всеобщего негодования на предательство французов. Требовалось немало усилий, чтобы сдерживать слишком пылкое выражение этих чувств в общественных собраниях и печати. Одновременно распространялся слух, что Клемансо пал и что во Франции новое министерство с социалистами, чуть ли не революция. Защитники Франции говорили, что она погибла, поддавшись большевизму, как и мы в свое время.

Еще не успели освоиться с первым известием, как пришло второе: большевики заняли Перекоп, и Крым со дня на день будет весь в их власти.

Известие о том, что Перекоп взят, пришло, если не ошибаюсь, в четверг на Вербной неделе. Трудно передать волнение всех, у кого оставались близкие в Крыму. По счастью, высшее командование, которое сначала озаботилось вывозом казенного имущества, пошло навстречу представлению о необходимости принять меры к спасению тех остатков культурного класса, которым удалось бежать в Крым из Совдепии. Каждый час был дорог, и мы пережили немало волнений за всех наших, проживающих в Ялте.

Поведение французов возмущало англичан. Они старались доказать, что не все союзники такие же хамы. Англичане приняли самое деятельное и сердечное участие в вывозе беженцев из Крыма. Они отправили туда свои военные суда, которые оказались перегруженными семьями крымских жителей и их пожитками. Царская семья была направлена в Мальту, оттуда императрица Мария Федоровна выехала, кажется, в Данию, а великий князь Николай Николаевич – в Италию{232}. Великий князь оставался на английском военном судне на ялтинском рейде до тех пор, пока не уверился, что все желающие получат возможность покинуть Ялту.

Все наши сели на пассажирский пароход «Посадник»[272], на котором был французский комиссар. Благодаря этому им пришлось испытать различные мытарства в пути. Французские агенты взыскали со всех пассажиров плату за проезд, хотя пароход был предоставлен для бесплатной перевозки беженцев. В пути пришлось закупить команду, дав ей 45 тысяч, иначе матросы угрожали бросить пароход в Севастополе, куда зашли за углем. Пассажиры сами должны были грузить уголь. Брожение с берега передавалось команде. К пароходу подъезжали агенты революционного комитета в Севастополе, подстрекавшие матросов не перевозить буржуев и угрожавшие их семьям. Остановка в Севастополе была чревата опасностями. Наконец, всякими правдами и неправдами удалось уйти из Севастополя. «Посадник» прибыл в Новороссийск в Вербное Воскресенье.

Новороссийск был уже забит беженцами, число коих было около 40 тысяч. В городе не оставалось ни одного свободного места. Нашим семьям предложили поселиться в казенном имении Мысхако в 7 верстах от Новороссийска{233}. В их распоряжение отвели казенную виноградную школу, где были устроены мужской и женский дортуары. Всех родственников набралось человек 70: старые и молодые Бутеневы, моя семья, Ламздорфы, Оболенские, Глебовы, Гагарины – Марина с семьей и Сережа Андреевич, – М. В. Барятинская, масса маленьких детей, нянюшки, домочадцы и проч. С нами был и товарищ Кости, Федя Булгаков, сын московского профессора С. Н. [Булгакова], экономиста, прошедшего эволюцию от социал-демократа до священника; он принял сан год тому назад в Москве. Сам он с женою остался в Крыму, а сына отправил с нами.

Сам Бог привел наших из Крыма в Мысхако, лучше нельзя было выбрать места для временного поселения. Вся местность – открытая, на берегу моря, культуры сравнительно немного, самого недавнего происхождения. В умелых руках побережье давно стало бы благословенным уголком, настоящей жемчужиной. Природные условия и климат в Мысхако совершенно исключительные. Виноград там славится; слабые нуждающиеся в поправке люди в самое скорое время оживают, дети расцветают. Воздух напоен чудной смесью морских испарений и полевых цветов. Нигде я не видел такого обилия и богатства полевой растительности, как в Мысхако и окрестностях весною. Дорога до города была усыпана шиповником и жимолостью. Ярко-красные маки, дикая герань, красные, лиловые, голубые, синие, желтые цветы пестрели со всех сторон. Ветер свободно гулял на просторе, соловьи распевали, – словом трудно себе было представить более прелестного сочетания первобытной природы и моря, а вдали – новороссийский залив с уходящей вдаль линией гор.