Воспоминания русского дипломата - [242]

Письмо не было послано, но факт и текст его огласились и дали повод председателю Государственной думы Родзянко обратиться к Краснову с резким запросом. Краснов вспылил и после не нашел ничего, как выслать Родзянко из Новочеркасска. В письме предлагалось общее соглашение между Доном и Германией.

У Краснова был маленький чиновник Шульгин, который был посредником его личных переговоров с немцами. Это был ничтожный и сомнительный человечек. Один из донских министров предостерегал меня, якобы на всякий случай, что Шульгин шпион. В переговорах с немцами Краснов, несомненно, интриговал и против Добровольческой армии.

Между тем на Царицынском фронте, откуда с часу на час ожидали известия о падении Царицына, произошла внезапно резкая перемена. Казаки были уже в пяти верстах от города, уже отданы были все распоряжения о вывозе оттуда ценного груза. В это время казачьи полки замитинговали, отказавшись драться. На фронте произошел прорыв, и только посылкой молодых частей была предотвращена катастрофа, но фронт отодвинулся больше чем на 50 верст.

Разговоры о народоправстве на Кругу не могли продолжаться при прежнем благодушии. К тому же, немцы категорически заявили, что если Краснов уйдет, то они прекратят всякую помощь казакам. Краснов при таких условиях снова стал хозяином положения и потребовал изменения конституции. Круг принужден был с ним согласиться и просил его остаться атаманом. В сущности, большинство даже тех, кто ругали Краснова, сознавали, что при всех его недостатках он был незаменим. Это была единственная крупная фигура на Дону. Помощник его, генерал Богаевский, был прекрасный человек, но мягкий и нерешительный. Казаки потому и поддерживали его кандидатуру в атаманы, что рассчитывали при нем захватить бразды правления в свои руки. Остальные члены донского «кабинета» были по своему удельному весу не выше обыкновенных губернских чиновников. С самостийностью на Дону, как и всюду, сплетались местные самолюбия, интересы и алчная нажива.

В этой серой провинциальной обстановке неприятно поражал лежавший в основе всех трескучих фраз и всей стряпни узкий шкурный эгоизм. До России мало кому было дела. «Моя хата с краю» – недаром эта поговорка родилась в казачьей среде. Она была беспробудно темная, эта среда, по ней можно было составить себе представление, во что может вылиться принцип народоправства, если он получит применение в России: к засилью полуинтеллигентных вожаков и приспособлению социалистических теорий для удовлетворения низменных инстинктов толпы.

В конце августа я выехал в Екатеринодар[267] и оттуда послал письмо в Центр в Москву, резюмируя мои впечатления от Дона. Вот это письмо.

Екатеринодар, 23 августа 1918 г

[Письмо Г. Трубецкого]

Я надеюсь, что вы получили мои письма из Киева. С тех пор я побывал в Новочеркасске и приехал сюда лишь два дня тому назад. Хотя не успел еще как следует осмотреться, однако не хочу пропустить особого случая, который представляется в Москву.

Прежде всего, о Доне. Все эти маленькие центры отраженно напоминают Киев тем кипением страстей и страстишек, спекуляциями и интригами, словом, нездоровою атмосферою, которая вызывается новыми условиями политической жизни. Дон выгодно отличается от Украины тем, что в сердце области нет немцев, они только на окраинах, – Ростове, Таганроге и в Донецком бассейне, откуда они полагают вывести на днях войска, о чем заявили Краснову. Такого постоянного повседневного контроля и вмешательства немцев в дела, как на Украине, здесь нет, но все же немецкий глаз и рука все время чувствуются. Всем верховодит умный, энергичный Краснов, честолюбивый, самовластный, неразборчивый в средствах и хамоватый, словом – как раз тип дельца, отвечающего современной большевицкой психике, которая переживает большевиков. Личные свойства Краснова гораздо больше, чем его политика, создали ему непримиримых врагов. По существу дела, Дон не мог не считаться с немцами, как с фактом, и должен был так или иначе определить с ними договорные отношения. Благодаря этому, он сохранил за собою Ростов и Таганрог, который немцы временно занимают. Самое занятие этих пунктов, равно и на севере Донецкого бассейна, дозволило Краснову, пользуясь этим заслоном, заняться форсированием армии, вооружение коей он также получает от немцев. За все эти выгоды Краснов связал себя известными обязательствами, за которые его ругают, – недопущения на территорию Дона врагов, борьбу с общими врагами, – но, в сущности, чего стоят эти обязательства!? Как только обстоятельства изменятся и появится иная сила, так полетят и обязательства.

При таких условиях политика Краснова в общем своем направлении не нуждается в оправдании. Но форма, им усвоенная, невозможна. Он перестарался и перехамил. Самый факт письма его к императору Вильгельму хуже его содержания. Письмо было незачем писать, и, в конце концов, оно даже не было передано по назначению, как заявил об этом на круге Богаевский. Вокруг этого письма создалась шумиха, ибо оно послужило причиной высылке из Новочеркасска Родзянки. Не знаю, каким образом текст письма попал в руки противников Краснова, а от них Родзянке. Последний обратился с запросом к Краснову, между ними возникла резкая переписка, и в результате – высылка Родзянки; в этом инциденте обе стороны перещеголяли друг друга в бестактичности. Бедный Родзянко переселился в Екатеринодар, где также пользуется весьма относительной популярностью.