Воспоминания русского дипломата - [204]
Трудно себе представить, чтобы Каледин не видел, к чему ведет его политика соглашательства. На одном из заседаний Совета союза, Милюков прямо подошел к этому вопросу и, очертив всю опасность соглашательства, настаивал на необходимости переменить курс. Всегда сдержанный Каледин был задет за живое, но не пожелал вступать на почву обсуждения этого вопроса. Я думаю, что, сознавая вполне, на какую наклонную плоскость он вступил, он, вместе с тем, чувствовал себя совершенно бессильным. Во всей фигуре этого «спящего тигра» было что-то обреченное. Несомненно, он переживал тяжелую внутреннюю драму, заранее учитывая ее неизбежный фатальный конец. Я не буду описывать изгладившиеся из моей памяти подробности борьбы добровольцев с большевиками на Дону в этот первый период. Все это найдет место в воспоминаниях непосредственных участников боев в истории, документально оборудованной. Январь месяц 1918 года останется в личных моих переживаниях одним из самых тяжелых и безотрадных. Новочеркасск жил в состоянии хронической паники. Каждый день приносил вести о новом нажиме большевиков. Единственным отрадным противовесом этим вестям было геройство, проявлявшееся добровольцами и партизанами. Невероятно грустно было видеть детей, с милыми счастливыми лицами, которые ежедневно покидали город. Многие ли из них вернулись? Среди равнодушия инертной и запуганной толпы взрослых, эти дети горели святым огнем и радостно умирали за Родину. В них одних можно было искать залогов будущего возрождения России, но смерть беспощадно косила их. Ежедневно по городу ехали дроги. В собор и местные церкви нельзя было войти, не увидав у дверей несколько крышек гробов. И в каком виде подбирали убитых! – Замученных, искалеченных, порою со следами кощунственного издевательства над трупами! Жестокая, бесчеловечная междоусобная война! Но все эти ужасы неспособны были запугать молодежь, потушить в ее груди святое пламя. Наоборот! Родители были бессильны удержать своих мальчиков. Я сам испытал это с своим старшим сыном Костей. Ему тогда не минуло еще 16 лет, но каких трудов мне стоило его удерживать, а он мучился между желанием ослушаться меня и бежать и боязнью огорчить нас. Под конец я увидел, что дальше нельзя натягивать струны и дал ему разрешение поступить в Добровольческую армию. Не могу иначе, как особой милости Божией, приписать то, что, несмотря на это, ему не пришлось тогда поступить в солдаты. Это было как раз перед отступлением Добровольческой армии, которое тогда еще не было решено. Костя решил раньше поговеть. Мы вместе с ним ходили в церковь. Но в эти самые дни, отступление начало совершаться. Генералы Алексеев и лукомский, к которым я обратился, сами настоятельно посоветовали ему не поступать, и на этот раз чаша миновала нас. Каково было бы такому мальчику, ни к чему не привыкшему, сразу попасть в условия ледяного похода, который совершила по своем отступлении Добровольческая армия.
После отъезда штаба и генерала Алексеева в Ростов, я остался в Новочеркасске и продолжал заведывать отделением Политического отдела, которое здесь занималось главным образом вопросами пропаганды. Тут же остались Струве, Муравьев и Арсеньев. Мы жили на окраине города, на Баклановском проспекте{165}, в доме старозаветного[242] казака Сербина. Гагарины жили ближе к центру, на Комитетской улице. Видались мы ежедневно с ними и с Лермонтовыми, которые жили неподалеку от нас, вместе переживали волнительные минуты. В это время Сережа Осоргин был женихом Сони Гагариной; жениховство их долго длилось, и хотели обвенчать их, как только подъедут его братья. Но общая обстановка была такая непрочная, что решили, что довольно ждать. В это время из Москвы подъехала успевшая вновь туда съездить Александра Николаевна. Она привезла всякой всячины для свадьбы – шоколаду, сахару и всякого тряпья. Свадьба была назначена на 29 января.
За несколько дней до этого начали поговаривать о том, что Добровольческой армии придется уйти с Дона, так как она истекает кровью под нажимом большевиков, а казаки сами вовсе не расположены воевать. Помнится, 26 января в Новочеркасск приехал генерал лукомский{166}. Каледин решил, что надо окончательно договориться о дальнейших планах и совместных действиях и просил приехать Корнилова, но последний не решился отлучиться из Ростова, а послал своего начальника штаба лукомского. Во дворце атамана было созвано «правительство». Впрочем, левые паритетчики сначала не были приглашены; однако Агеев, который был от казачества и потому присутствовал, настоял на том, чтобы и тех вызвали. Были приглашены также Струве и я.
В этот день обстоятельства на фронте складывались как будто немного лучше. Не отрицая возможности ухода с Дона Добровольческой армии, если обстоятельства того потребуют, Лукомский заявил, однако, что сейчас это еще не стоит на очереди. Наоборот, в помощь донским партизанам, сражавшимся на севере, был послан один из лучших офицерских отрядов Добровольческой армии. Попутно был поставлен вопрос: что делать, если обстоятельства не изменятся? Как вести дальше борьбу с большевиками? Лукомский сказал, что Добровольческая армия не может ставить своей задачей оборону во что бы то ни стало Новочеркасска и Ростова и что перед ней может возникнуть необходимость покинуть Дон, чтобы на время уйти из области досягаемости большевиков и найти в других местах возможность пополнить свои ряды. Многие из членов правительства поддерживали ту же мысль и говорили, что и Донскому правительству следует считаться с возможностью перенести оборону области по ту сторону Дона, который при предстоящем разливе станет серьезной преградой для большевиков. Последние ведут свое наступление исключительно по линиям железных дорог. В станицах по левую сторону Дона предполагалось найти здоровые элементы, способные усилить оборону.
