Воспоминания русского дипломата - [188]

В тот же или на следующий день я выехал в Ньюкэстль, откуда мы вышли на пароходе «Юпитер» в Берген. На пароходе мы встретились с русским журналистом, литературным критиком Чуковским, петроградским корреспондентом «Times» Вильтоном. Оба возвращались из круговой поездки русских журналистов во Францию и Англию. В Англию они ездили по приглашению английского правительства. Тут же был известный деятель по сближению русской и английской церквей Бирбек. Чуковский был премилый, очень талантливый и остроумный человек. Длинный путь до Петрограда показался коротким и занимательным благодаря его неистощимой веселости и всевозможным проделкам. Норвегию и Швецию мы проехали почти безостановочно, только в Стокгольме переночевали.

В Стокгольме на улицах слышна была русская речь; мне говорили, что там проживало до 40 000 русских, в том числе много укрывавшихся от воинской повинности. Настроение шведов внушало некоторые опасения. Армия и аристократия не скрывали своих симпатий Германии. По счастью, демократия и парламентские круги были, по-видимому, настроены определенно в пользу мира. Весна, по мнению некоторых, могла принести неприятные неожиданности. По дороге вдоль железнодорожного полотна мы видели шведские войска, в некоторых местах – проволочные заграждения, но все эти приготовления казались больше для вида, малосерьезными.

26 марта поздно ночью я прибыл наконец в Петроград. Не буду описывать, что я испытал, вернувшись на родину после всех моих скитаний, когда не раз думал, что в лучшем случае попадусь в плен австрийцам. В нескольких словах доскажу то, что было потом со мной, вплоть до той минуты, что я пишу эти строки.

Сазонов отпустил меня домой, к себе на отдых, что я тотчас и сделал. Семья моя была в Москве.

Недели через две-три после меня, на Фоминой, в Петроград приехали Пашич и И. Иованович. Я также приехал на это время в Петроград и представлялся Государю. Считая долгом сделать все, что мог, чтобы проводить мысль, в верности коей был убежден, что сдвиг на войне может быть достигнут только на Балканах, – одновременно, с нашей стороны через Румынию, а союзниками – от Салоник, я написал в этом смысле письмо Сазонову для представления Государю на аудиенции (прилагается письмо от 23 апреля).

Те же мысли я доложил Государю, когда был принят. Я сказал, между прочим, что, хотя конечно я не вполне осведомлен, но у меня сложилось впечатление, что союзники никогда не подвергали еще всестороннему рассмотрению и переоценке общий план войны; что, по-видимому, сложилось какое-то убеждение, которое не считают подлежащим проверке, что европейские фронты – это главное, остальные же имеют второстепенное значение. Конференция в Париже как будто исходила из непререкаемости этого положения. Поэтому решили, что не следует отделять сил на балканский театр войны. Между тем значение последнего для общего сдвига и, в частности, для нас – первостепенное.

– Еще бы, – перебил меня Государь, – успехи на Балканах побудили бы Румынию покинуть нейтралитет и приблизили бы нас к разрешению вопроса проливов. Но что Вы хотите, чтобы я сделал? я лично писал по этому поводу английскому королю; с моего разрешения Алексеев писал дважды, но англичане не поддаются доводам и не хотят посылать войск в Салоники.

Я ответил, что из бесед моих в Париже и Лондоне я вынес впечатление, что союзники могли бы пересмотреть свое отношение к Салоникской экспедиции, если бы они знали, что мы, со своей стороны, готовы сосредоточить силы, чтобы нанести удар с севера Болгарии.

– У нас была уже готова армия осенью, – сказал мне Государь, – но тогда румыны не пропустили ее. Теперь эта армия раскассирована, часть послана на Кавказ, другая пошла на усиление других фронтов. Потребуется месяц или два, чтобы вновь образовать армию, но я сделаю это, если союзники проявят готовность усилить армию в Салониках.

– Ваше Величество, – возразил я, – если Вы разрешите мне высказать мнение, то мне кажется, что нам не следует предоставлять союзникам инициативу в этом вопросе. Одно из двух: или это для нас не важно, тогда не стоит об этом и говорить; или мы придаем кампании на Балканах серьезное значение, тогда мы должны взять дело в свои руки, сосредоточить серьезные силы для нанесения удара Болгарии с севера и требовать усиления Салоникской армии, дабы произвести наступление одновременно с обоих концов.

– Повторяю Вам, – сказал Государь, – я придаю этому вопросу самое серьезное значение и буду за ним следить. В скором времени сюда ожидается Китченер. К сожалению, он сам скорее противник Салоникской экспедиции. Впрочем, положение его пошатнулось в Англии[235].

Разговор коснулся Болгарии.

– В Болгарии сделаны были ошибки, – сказал Государь.

– Да, союзники сделали немало ошибок, – ответил я.

– Не одни союзники, а и мы сделали ошибки.

– Да, мы – также.

– Как, и Вы это думаете? – с живостью спросил государь.

Вопрос его меня кольнул. Мне показалось, что ему приятно, что я как бы косвенно осуждаю Сазонова. Последний говорил мне перед тем, что он чувствует, что Государь не по-прежнему относится к нему.

– Ваше Величество, – сказал я, – конечно, и с нашей стороны были ошибки, но ведь это неизбежно в каждом деле. Между тем я лично глубоко убежден, что выступление Болгарии против нас произошло не вследствие ошибок, совершенных дипломатией, а по гораздо более глубоким причинам. Главная из них, – та, что болгары не хотели допустить нашего водворения в Константинополе.