Воспоминания русского дипломата - [120]

Властная натура Пашича мешала развитию других крупных государственных людей. Он так олицетворял свою Сербию, как ни один государственный человек в Европе не олицетворял своей страны. Он знал это и порой злоупотреблял своим авторитетом перед союзниками, угрожая выйти в отставку, если они не сократят своих требований. Этот аргумент имел свое действие, и не раз союзники отказывались от настояний, чтобы не потерять Пашича, ибо его отставка представлялась каким-то скачком в неизвестность.

Между тем было бы несправедливо сказать, что в сербском Кабинете совсем не было бы способных людей. Кроме Пачу, который был сподвижником Пашича, но который был стар и болен, самым выдающимся членом Кабинета был министр путей сообщения Драшкович, лидер младорадикальной партии. Он был еще молодой, чрезвычайно привлекательный искренностью и горящий силой своего патриотизма человек. Вместе с тем он обладал редким в Сербии качеством деловитости; на слова его можно было надеяться больше, чем на слова других. А это много значило в Сербии, где славянская халатность давала себя чувствовать.

Из других министров я отмечу министра внутренних дел любу Иовановича; он был политический эмигрант, с умным, честным лицом, славившийся как хороший оратор. В Сербии все имеют свои прозвища и гораздо больше известны под этими прозвищами, чем по своим именам. Любу Иовановича звали «патах», что значит лапчатый гусь, потому что он ходил переваливающейся походкой. Министр просвета (народного просвещения) Давидович шел под прозвищем «мрав» («муравей»). Все это были очень милые и простые в обращении сербы. «Европейцем» в Кабинете слыл министр земледелия и торговли Войя Маринкович.

Он был из партии напрядняков – той самой, которая долгие годы держалась австрийской ориентации. Это не мешало ему быть шовинистом. Сербская культура сложилась в значительной степени под воздействием русской литературы и австрийского соседства. Россия была далеко, торговые отношения с ней были слабы. Сербии трудно было избавиться от экономической зависимости от Австрии. Будапешт и Вена были ближайшими европейскими центрами. Туда сербы ездили торговать, там они часто учились. При всей ненависти к швабам, сербы принимали их навыки, иногда даже их наружный облик. У швабов же они нередко перенимали полупрезрительное отношение к России, как «варварской стране». Маринкович вышел из этой австрофильской среды, но, как умный человек, применился к событиям и вовремя стал русофилом.

Больше всего мне приходилось иметь непосредственных отношений с Йованом Иовановичем. Война застала его сербским посланником в Вене. Пашич сделал его своим помощником по управлению Министерством иностранных дел. Он носил прозвище «пижон», данное ему со школьной скамьи. На самом деле это был человек очень неглупый, образованный, скромный в обращении и умеренный во взглядах. С ним было легко и приятно иметь дело.

Вообще говоря, в деловых отношениях я, как представитель России, встречал всегда предупредительность. В то же время я наталкивался на некоторые свойства сербского характера, которые портили мне немало крови. Ни на чье обещание нельзя было всецело положиться, особенно когда назначался какой-нибудь срок. То же самое происходило, когда дело шло о наведении каких-либо справок. Если справки наводились по одному и тому же вопросу в двух учреждениях, то нужно было заранее быть уверенным, что данные не будут сходиться. Иногда ответы были прямо противоположны. Прежде всего это происходило от отсутствия порядка, но, кроме того, тут играла роль одна особенность сербского характера: серб никогда не отвечал на вопрос, задаваясь лишь целью возможно правильнее и подробнее ответить, но когда его спрашивали о чем-нибудь, то он прежде всего вам задавался вопросом: для чего вы его об этом спрашиваете. Поэтому ответы в большинстве случаев бывали тенденциозны. Это я испытал не только в вопросах, имевших политический характер, но и в таких, которые не имели и отдаленного отношения к политике. Мне кажется, что эта черта сложилась под влиянием той обстановки, в которой испокон века жили сербы. Вся их история происходила в непрерывной борьбе, приучила их быть вечно настороже и хитрить. Так было в их отношениях с турками, с швабами и с болгарами.

В натуре сербов много мечтательности и воображения. Точность отсутствует в их ответах, потому что она отсутствует и в самом их мышлении. Сербы никогда не видят вещи, как они есть, но всегда – или лучше, или хуже действительности. Настроение играло у них огромную роль во время войны. Это так характерно сказалось во время второго австрийского наступления, когда от крайнего отчаяния они перешли к энтузиазму и упоению победой. В этом была слабость, но в этом заключалась и необыкновенная жизненность этого маленького народа.

Глава VII

Из сербских ученых самым значительным был Новакович, который умер в Нише весной 1915 года.

На фигуре Новаковича стоит несколько остановиться. Он был не только ученый, но и политический деятель, вождь партии напрядняков. Он бывал и председателем Совета министров и посланником на боевых постах в Петрограде и Константинополе. Его научной специальностью была история и филология. Происходя из бедной семьи, он умер бедным. К чести сербов надо сказать, что высшая политическая деятельность не служит у них средством для обогащения, как в Болгарии. В Нише Новакович помещался в маленькой комнатке, которая служила ему спальней, столовой и кабинетом. Здесь он до последней минуты своей жизни работал над серией статей, в которых излагал свои любимые мысли и мечты о юго-славянской федерации. Крайне умеренный образ жизни помог ему сохраниться совершенно свежим до преклонного возраста. Высокий, худой, с несколько сгорбленной сутуловатой фигурой, он каждый день ходил пешком, быстрым и легким шагом гуляя по берегу Нешавы. Он пользовался уважением даже своих политических противников. Сербы гордились им. В политическом мире его имя произносилось тотчас после Пашича. Последнему он уступал в хитрости и умении ладить с людьми и с обстоятельствами. Он был больше ученый, чем политик, но главным двигателем его жизни был пламенный патриотизм, – в науке и в политике для него существовала одна Сербия.