Воспоминания розы - [11]

Летчик в отчаянии сжимал в руке револьвер. Он плакал.

— Вы не прорветесь, вы разобьетесь…

Он продолжал плакать.

Нас с Виньесом буквально парализовало. И только белое вино развязало нам языки.

— Niña, niña, nos vamos a casa?[10]

— Нет, Рикардо, это ночь моей помолвки.

Рикардо погладил свои усы. Из ангара раздался крик:

— Рикардо Виньес!

— Что я плохого сделал? — подскочил Виньес. — Я не хочу никуда лететь…

— Радиограмма для вас.

— Для меня?

Рикардо растерялся еще больше. Он судорожно искал очки, которые не желали вылезать из кармана, под аккомпанемент проклятий понуро удалявшегося Альберта.

Наконец Рикардо смог прочесть радиограмму: «Тысяча извинений. Продолжайте праздновать помолвку на аэродроме до моего возвращения. На пути обратно небо чистое, ветер попутный. Надеюсь, буду до полуночи. Ваш друг Сент-Экс».

— Так быстро отправить телеграмму, браво! — заметил Виньес, смеясь от облегчения. — Ну хорошо, помолвка предвещает una boda magnífica, inesperada![11]

Это был первый из ночных полетов, которые с тех пор не давали мне спать спокойно.

* * *

На следующее утро на аэродроме мы отметили нашу помолвку кофе с молоком. Тонио доставил почту на следующий этап, где его сменил другой летчик.

Нам сообщили, что в стране разразилась революция. Эту новость я приняла спокойно. Меня больше ничто не волновало, ведь мой летчик вернулся.

Мы с Виньесом отправились ночевать в Буэнос-Айрес. Тонио должен был остаться на аэродроме, ожидая новостей о своей почте. Меня разбудил телефонный звонок. Это был Кремьё.

— Поднимайтесь, революция… На вашей улице уже стреляют, вы слышите?

— Да что вы? Знаете, сегодня ночью я легла очень поздно. Погодите, я посмотрю в окно. Да, стреляют, похоже, и правда революция. Но я все равно приду к вам обедать, подождите меня.

Едва закончив одеваться, я обнаружила отсутствие прислуги. Только старик в углу, которому ничего уже не было нужно, протянул мне срочное письмо. Я вырвала конверт у него из рук. Но Тонио внезапно, как чертик из табакерки, ворвался в мою комнату.

— Вы здесь! Я так беспокоился за вас. Аэродром ведь далеко от Буэнос-Айреса. Я боялся больше, чем во всех ночных полетах, вместе взятых, боялся опоздать, потерять вас.

— Но почему? Это всего лишь революция… В Мексике, когда мне было пятнадцать лет, мы с моими одноклассниками наблюдали за революцией. Иногда в кого-нибудь попадала пуля, но редко насмерть. Штатские плохо стреляют. Должно пройти много лет, прежде чем люди научатся убивать.

Он рассмеялся:

— Хорошо, если вы не боитесь, то я и подавно… Впрочем, смотрите, я прихватил с собой камеру, хочу снять революцию, именно там, где стреляют, это понравится моим друзьям, оставшимся во Франции. Помните фильм, который я вам показывал?

— Да, но сначала проводите меня к Кремьё. Он ждет нас к обеду.

— Он ждет вас, а не меня…

— Но мы же теперь помолвлены!

— По вам не скажешь, — заметил он, глядя мне прямо в глаза. — У меня очень мало свободного времени, а когда я появляюсь, вокруг вас обязательно светское общество.

— Да, если революция для вас — это светское общество.

Мы шли медленно и продолжали спорить. Он не оставлял мне времени на размышления. Я возражала. Говорила, что не хочу провести всю жизнь на летном поле или сидя на стуле в ожидании его возвращения. Но пули свистели быстрее моих мыслей. Он крепко сжал мне руки.

— Скорее, не то нас убьют. Посмотрите, там уже двое или трое упали замертво.

— Может, они просто ранены?

— Шагайте, шагайте быстрее, девочка моя, или я понесу вас на закорках.

Он приказал это очень серьезно, глядя, как я семеню на высоких каблуках.

— Не стоит бежать, переходя улицу, на которой стреляют, — сказала я ему. — Люди на другой стороне тротуара — те, что делают революцию, — нас заметят. К тому же вы совершенно не похожи на аргентинца. Солдаты на грузовиках просто не обратят на нас внимания, они стреляют только по вооруженным мужчинам.

— Если все это так, то почему мы не танцуем посреди улицы, девочка моя?

Революционеры взламывали двери частных домов, кто-то стрелял с крыш. Неожиданно на нас стал наступать человек с карабином, но Тонио громко и спокойно, перекрывая шум выстрелов, заявил ему:

— Я француз. Вот, смотрите, — добавил он, демонстрируя орден Почетного легиона.

Этого оказалось достаточно, чтобы все уладить, но меня все еще трясло от страха.

— Быстрее, бежим, спрячемся за теми воротами.

Целый час мы наблюдали за революционерами. Люди беззвучно падали, их быстро подбирали и уносили, другие выходили из туннеля им на смену. Мы не могли больше оставаться на одном месте и начали нервничать. Дошли до угла. Там уже не было никакой революции, но окна были закрыты, а за ними угадывались застывшие в напряженном ожидании люди. Разворошенный муравейник.

Наконец мы добрались до Кремьё. Он обрадовался, заговорил о происходящем:

— Эль Пелудо — ваш друг. А те, кто живет в этой гостинице, — по другую сторону баррикад. Так что выбирайте выражения.

Он смеялся, это была его первая революция. Несколько самолетов продолжало угрожать Буэнос-Айресу — на случай если правительство будет сопротивляться. Но Эль Пелудо в «Каса Росада» сдался безоговорочно.