Воспоминания - [74]

К моему приходу вся семья собралась в гостиной. Женщины были одеты в плотные шелковые платья с узким лифом, застегнутым до самого горла, и широкой юбкой, собранной в складки на талии. Головы и плечи покрывали старомодные шелковые шали.

В часовне, небольшой сводчатой комнате, пахло ладаном, курившимся из древнего кадила. Там были поистине замечательные иконы, написанные знаменитыми московскими иконописцами еще до семнадцатого века. С потолка на цепях свисали старинные масляные лампы. Перед иконами горели сделанные вручную свечи. Стену украшали кресты и четки. В тусклом свете посверкивала церковная утварь. На высоком аналое лежал древний манускрипт в темном кожаном переплете с металлическими застежками.

Хозяин с любовью и благоговением показывал мне эти реликвии. По его словам, они передаются в семье из поколения в поколение.

После часовни подали чай, и хозяин не без горечи говорил о политике и отношении властей к этой общине старообрядцев. Несмотря на гонения, они остались верными своему государю и во всем обвиняли чиновников.

За несколько лет до войны в Пскове проходили крупные военные маневры, на которых должен был присутствовать император. По русской традиции старообрядцы хотели встретить своего монарха хлебом и солью на великолепном серебряном блюде. Но губернатор, узнав об их намерениях, помешал им явиться к царю. Блюдо не пригодилось, и староста, показав его мне, умолял принять его в подарок. Я отказалась взять его себе, но пообещала передать лично императору.

Весной 1916 года я решила провести отпуск не в Царском Селе, а в Новгороде и продолжить свои исследования прошлого. Я остановилась в женском монастыре, потому что в гостиницах было очень грязно, и осмотрела все достопримечательности города.

Самое большое впечатление на меня произвел Софийский собор, построенный в десятом веке Ярославом Мудрым. Неумелая реставрация нанесла серьезный ущерб этому собору, но, тем не менее, он сохранил свое величие как внутри, так и снаружи. В нижнем ряду иконостаса было несколько очень старых икон, написанных, как утверждали, в Византии. Вдоль стен стояли серебряные усыпальницы, в которых покоились мощи святых — князей, которые в старину защищали город от врагов, епископов, усмирявших варваров. По обычаю я обошла все усыпальницы и поцеловала все мощи, с содроганием заметив, что почти все тела прекрасно сохранились.

Я также посетила близлежащее село Михайловское, в котором сто лет назад жил наш знаменитый поэт Пушкин. Дом Пушкина давно сгорел, но на его месте теперь стоял точно такой же, с мебелью и вещами, принадлежавшими поэту. Я провела ночь в этом доме и спала на огромной старинной кровати красного дерева с колоннами и бронзовыми медальонами.

Вечером мы сидели на веранде, с которой открывался вид на бескрайние поля. Заходящее солнце отражалось в заросшей ряской реке. Все вокруг дышало миром и покоем; словно бы ничто не изменилось за сотню лет и никогда не изменится. У меня сохранились чудесные воспоминания об этой поездке.

Разумеется, я посвящала своим увлечениям только свободное время. Я не пренебрегала работой в госпитале, думаю, лишь благодаря моим разносторонним интересам наша провинциальная жизнь не казалась мне скучной.

Но мой персонал изнывал от тяжелой, нудной работы, и я попросила перевести наше отделение на фронт, а пока отправила передвижную часть на фронт в Двинск, город, расположенный километрах в ста двадцати от Пскова.

Эта небольшая медицинская часть работала главным образом в окопах, но ей нужно было место в городе для тяжелораненых солдат, ждущих отправки в наш псковский госпиталь. Раненых из Двинска в госпиталь перевозил медицинский поезд, который носил мое имя и находился в полном моем распоряжении.

Зимой 1916 года я поехала в Двинск и нашла здание для нашего подразделения. Я не была на фронте с 1914 года, и меня поразили произошедшие перемены. Изменилось все — начиная от лиц солдат и кончая сложными оборонительными сооружениями. Эти сооружения напоминали крепости, построенные на века. Город был наполовину разрушен после воздушных обстрелов. Солдаты не казались молодыми и бравыми; наоборот, они словно бы сжались и выглядели жалкими и убогими. Никто не пел и не смеялся. Все вокруг было серым, скучным и унылым.

В тот день, когда часть начала работать, я вместе с сестрами пошла в окопы и трудилась до самой ночи. Обстановка в окопах произвела на меня страшное впечатление. Тяжело было смотреть на несчастных мужиков, неделями сидящих в грязи и холоде, не знающих положения на фронте, не понимающих, что от них хотят. Они несомненно устали от войны, ничего о ней не знали и не хотели знать. Они стали ко всему безразличны, и когда над ними появились германские самолеты, ни один из них даже не поднял головы.

Я несколько раз ездила на передовую, и каждый раз огорчалась все больше.

Принцессе Люсьен Мюрат, с которой я в свое время познакомилась в Париже, каким то образом удалось пробраться в Россию, чтобы ознакомиться с нашими военными условиями. Я пригласила ее в Псков; было очень странно слышал ее бойкую французскую речь в русской глубинке. Ей все было интересно, и ее поразило мое новое, более серьезное отношение к жизни. (Как ни странно, но эта жизнерадостная парижанка, которая никогда меня толком не знала, была единственным человеком, который заметил во мне эту перемену.)