Воспоминания - [114]

Стало гораздо лучше. Поезд тронулся. В вагоне было тесно; пахло человеческим телом и слышался гул разговоров. Кто то громко спорил, а потом началась драка. Но у нас, по крайней мере, был свет.

Постепенно голоса стихли. Я покрутилась на своей жесткой кровати и в конце концов задремала. Внезапно я проснулась от страшного толчка, меня бросило на перегородку, и я ударилась головой. Послышался скрежет тормозов, треск дерева. Поезд остановился.

Очевидно, один из вагонов врезался в наш, но определить степень разрушения было невозможно.

На несколько мгновений наступила мертвая тишина, а потом в вагоне началась паника. Люди с криками бросились к выходу, толкая друг друга. Внезапно на полке над нами разбилась бутылка. Струйка прозрачной жидкости потекла между моей головой и свечой.

— Бензин! — крикнул муж.

Нельзя было терять ни минуты; я протянула руку и ладонью загасила свечу. В темноте паника усилилась.

Мы оставались на своей полке. Спускаться вниз было бессмысленно. За грязными окнами вагона мелькали огни фонарей. Только когда вагон опустел, мы спустились с полки и, выбравшись из вагона, спрыгнули на насыпь.

Наш вагон в самом деле врезался в следующий, и вся его задняя часть была разбита. Мы прошли вдоль поезда к паровозу, от которого отсоединились вагоны. Никто не мог объяснить, что произошло.

Все суетились и кричали. Наконец нам сказали, что придется перейти в другой вагон. Вытащив свои вещи, мы попытались найти свободные места, но тщетно. Поезд с самого начала был переполнен, а теперь предстояло втиснуть пассажиров двух разбитых вагонов. Пока мы ходили вдоль поезда, я заметила, что один вагон, который выглядел чище остальных, предназначен для немецких офицеров; на нем висело объявление на двух языках. Убедившись, что иначе мы не сядем в поезд, мы решили пробраться туда, надеясь, что нас не выгонят.

Я пошла вперед. Встав на подножку, я открыла дверь вагона и очутилась в большом купе. Прямо передо мной стоял стол; за ним — длинная деревянная лавка. На лавке сидели несколько немецких офицеров в расстегнутых шинелях. Они пили, разговаривали и громко смеялись. Судя по красным лицам, они были пьяны.

Я попятилась, но было поздно: они увидели меня и приветствовали взрывом хохота и довольно откровенными комплиментами.

Смутившись, я с трудом объяснила, что со мной муж, и мы не можем найти места; наш вагон разрушен. Они были несколько разочарованы, однако впустили нас в одно из купе и, больше не обращая на нас внимания, пировали до утра. Наше новое пристанище показалось нам дворцом по сравнению с полкой четвертого класса.

3

На следующий день ближе к вечеру мы прибыли в Жлобин. Нас поразил внешний вид вокзала; там почти ничего не изменилось, даже обслуживание осталось прежним. Все вели себя учтиво, были аккуратно одеты; и люди, и вещи находились на своих местах. Здесь мы впервые почти за целый год поели настоящей еды. В ресторане гостиницы стоял стол с закусками, уставленный всевозможными яствами. На тарелках лежало по несколько кусков черного и белого хлеба, а в обжигающе горячем супе плавали большие куски мяса. От одного запаха текли слюнки. Я не знаю, как мы не умерли в тот день от обжорства.

Пока муж ходил за билетами на поезд, мы с Алеком за несколько минут разделались с целым молочным поросенком. Это была всего лишь закуска; когда муж вернулся, мы сели за стол и заказали обед, которым можно было бы досыта накормить десять человек.

Трудно выразить словами, что мы чувствовали в тот день! Мы были живы и вне опасности. Только тот, кто пережил подобный момент, может понять, что это такое — наслаждаться жизнью.

Поздно вечером мы сели в поезд, идущий в Киев. Нашим восторгам не было конца. Мы ехали в настоящем спальном вагоне первого класса, где первый раз за все эти дни смогли, наконец, раздеться и умыться. А как приятно было потом вытянуться на мягкой кушетке, на хрустящих белоснежных простынях.

В Киев мы приехали на следующий день. Все гостиницы города были заняты, но нас теперь это не волновало. Мы не сомневались, что найдем какое нибудь жилье.

И не ошиблись. Муж встретил на улице старую знакомую, которая пригласила нас к себе. В тот день я тоже всем восторгалась, как слепой, который неожиданно увидел свет. Все казалось новым и замечательным — парикмахерская, где мне помыли и завили волосы, дивная кондитерская, где я, как школьница, съела двенадцать пирожных сразу. Господи, какой чудесный был день!

Мы с вещами отправились в дом нашей знакомой. На следующий день, услышав, что есть возможность отправить посылку в Петроград, я купила мешок белой муки для отца. Потом я узнала, что отец его получил.

Началась нереальная, походная жизнь, в которой не было ни стабильности, ни настоящего мира. Немцы спасли Киев, но в то же время завоевали его. Украинское правительство издавало указы, принимало решения, однако все понимали, что само его существование зависит от немцев, которые использовали его в качестве посредника между жителями города и собой.

Немцы вели себя как завоеватели, но без них страна вновь оказалась бы во власти большевиков. Беженцы с севера России и местные представители высшего сословия, испытавшие на себе ужасы большевистского режима, теперь отдыхали душой и телом: здесь была еда, веселье, безопасность; но все же не верилось, что это надолго. В воздухе повисло нервное напряжение. По городу ходили самые невероятные слухи. К примеру, мне вдруг со всех сторон стали говорить, что мой брат в Киеве. Все его где то видели. Мне даже называли имена людей, которые с ним встречались. Сначала я смеялась, но слухи звучали настолько убедительно, что в моем сердце зародилась надежда. Я много месяцев не получала никаких известий от Дмитрия; в такое время все было возможно. Даже самое невероятное.