Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [163]
– Ого! какой гусь, – смеясь и выставляя, сказал Бибиков. – Но ты очень скоро познакомишься с этим бильярдом, потому что будем играть на нем с тобою каждое воскресенье, так как ты постоянный отныне мой воскресный дежурный. Ну, играй!
Я прицелился и посадил красного в крайнюю лузу. Бибиков зааплодировал, стуча по борту бильярда и восклицая: «Браво! браво!..»
Имея право играть снова, я снова сыграл, и так удачно, что посадил желтого в крайнюю лузу так, что с авансом имел 19 билий[1132]. Бибиков, обратясь к камердинеру Татаринову, заметил, что новый гость, чего доброго, будет ему давать сорок авансу.
– Не беспокойтесь, ваше превосходительство, – объяснил камердинер, – это они так только сгоряча, а вот сейчас скиксуют[1133].
И я в самом деле дал промах, почему Бибиков расхохотался, говоря: «Не все же коту масленица», и, ловко прицелясь, посадил желтого в среднюю лузу.
– Двенадцать и девятнадцать, – проговорил Татаринов, и его барин сыграл еще и еще все счастливо, так что имел 17 новых билий. Тогда я сказал вполголоса: «Не все коту масленица», сыграл успешно раз и не сделал ничего во второй раз.
– Двадцать два и семнадцать, – произнес Татаринов; но со всем тем к концу Бибиков сделал три билии сряду и, выиграв партию, предложил мне 15 авансу. Игра шла своим чередом. Из десяти сыгранных партий я выиграл три, и раз даже так, что оставил Дмитрия Гавриловича на шести билиях. Он был очень доволен новым партнером и рекомендовал меня разным новым лицам, наполнявшим бильярдную. Все они большею частью были в форменных фраках и подчиненные хозяина дома, как управляющий таможнею Ильин, пакгаузный надзиратель коротенький и толстый Мосолов, остриженный под гребенку черномазый с желтою физиономиею и большущими черными глазами доктор Браилов и наконец переводчик департамента Николай Модестович Бакунин, с выпятившеюся сильно вперед нижнею губою и даже всею нижнею челюстью, хромой, волочивший левую ногу и подпрыгивавший, при помощи костылька в виде трости. Он недавно еще был гвардейским офицером Генерального штаба и сломил себе ногу, скакав на красносельских маневрах[1134], где случилось ему упасть вместе с лошадью в ров. Бакунин знал меня по департаменту и, вертясь угодчиво около Бибикова, сказал его превосходительству по-французски, что я l’enfant terrible du département[1135]; но что мне последняя моя фарса с бюджетом помощника бухгалтера не пройдет даром от Михаила Сергеевича.
– А что, – спросил Дмитрий Гаврилович, – Фотий Сергеевич, чего доброго, на епитимию пошлет его пешком в Новгород покланяться его святителю и святителю-покровителю графини Чесменской, к Фотию tout de bon[1136]? Боже упаси! Надо будет защитить юношу от такой напасти!
– Нечто в этом роде, – трещал Бакунин, – нечто в этом роде довольно характерное. Сегодня после обедни в больничной церкви на Литейной я вошел в алтарь, где застал Михаила Сергеевича, объяснявшего нашему дорогому Петру Ивановичу Турчанинову…
– Le prêtre musicien?..[1137] – спросил Бибиков.
– C’est ça, mon général, un charmant homme, qui n’a rien de la prétraille[1138].
– Немудрено, – заметил Бибиков, – он, говорят, из курских дворян неширокого полета. Ну что же там Михаил Сергеевич кознедействовал? – спросил, пощипывая свои окладистые бакенбарды, Дмитрий Гаврилович.
– История с бюджетной запиской заставила Петра Ивановича радушно улыбнуться, а потом он нахмурился, когда Михаил Сергеевич стал просить его сделать Б[урнаше]ву пастырское внушение и вменить ему в обязанность быть десять воскресеньев сряду у обедни и десять суббот у вечерни в церкви, в виде наказания. Петр Иванович на это отозвался, что, во-первых, хотя он и очень был дружен, как с хорошим музыкантом, с отцом юноши, признаваемого Михаилом Сергеевичем столь виновным, однако он не считает себя вправе вне исповеди делать ему внушения о чем бы то ни было; а церковь не исправительное заведение, и он никогда не дозволит себе назначать епитимию вроде предлагаемой.
– Умница священник! – заметил Бибиков. – В следующее воскресенье вместо почтамтской церкви поеду с Sophie на Литейную.
В это время явился лакей с подносом, на котором были графины с несколькими сортами водки и тарелочками с икрою, сыром, сливочным маслом, кильками и сардинками. А метрдотель с полуразвернутой салфеткой в руке восклицал: «Кушать подано!»
Чрез коридор хозяин и все гости прошли сначала в гостиную, где находились: сестра Дмитрия Гавриловича, Марья Гавриловна Дюклу, бойкая брюнетка, и его жена Софья Сергеевна, девятнадцатилетняя, тогда писаная красавица из красавиц. Обе они, склонясь к переддиванному столу, рассматривали какой-то альбом in folio, который им был показываем с почтительною любезностью офицером Генерального штаба, только что приехавшим с Кавказа. С офицером этим дружески и по-товарищески поздоровался хромой Бакунин. На длинном стуле-кушетке полулежал в полудремоте величественный, длинный, худой, сухой и белый как лунь старик в длинном сюртуке. То был тесть Дмитрия Гавриловича, Сергей Сергеевич Кушников, которому, равно как и дамам, я был отрекомендован, и старик Сергей Сергеевич, услышав мою фамилию, сказал:
Журналист и прозаик Владимир Петрович Бурнашев (1810-1888) пользовался в начале 1870-х годов широкой читательской популярностью. В своих мемуарах он рисовал живые картины бытовой, военной и литературной жизни второй четверти XIX века. Его воспоминания охватывают широкий круг людей – известных государственных и военных деятелей (М. М. Сперанский, Е. Ф. Канкрин, А. П. Ермолов, В. Г. Бибиков, С. М. Каменский и др.), писателей (А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Н. И. Греч, Ф. В. Булгарин, О. И. Сенковский, А. С. Грибоедов и др.), также малоизвестных литераторов и журналистов.
Книга известного советского поэта, переводчика, художника, литературного и художественного критика Максимилиана Волошина (1877 – 1932) включает автобиографическую прозу, очерки о современниках и воспоминания.Значительная часть материалов публикуется впервые.В комментарии откорректированы легенды и домыслы, окружающие и по сей день личность Волошина.Издание иллюстрировано редкими фотографиями.
Михаил Александрович Бакунин — одна из самых сложных и противоречивых фигур русского и европейского революционного движения…В книге представлены иллюстрации.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.