Воспоминания об о. Александре Мене - [2]

И тут вы впервые перебиваете мой сумбурный монолог

— Если эти мудрецы существуют: пусть уходят на пенсию! Только за наш век две мировые войны, кровавая революция, террор, которому нет конца. И ядерный дамоклов меч!

Вы поднимаетесь с кресла, обводите задумчивым взглядом полки, берете одну книгу, другую, подносите их мне и так доверчиво, так просто произносите слова, ключом отмыкающие дверь в моё будущее:

— Поверьте, никакого чуда в том, что вам удаётся целить, нет. Такая способность присуща каждому, как слух, зрение. Все это дремлет в человеке в свёрнутом, зачаточном виде. Русская православная церковь относится к целительству отрицательно. Вы ещё с этим столкнётесь. Современная церковь ревнует к целителям, потому что утратила этот дар. А ведь когда-то, в первые века христианства, свой целитель был при каждом храме...

В моих руках том Владимира Соловьева и книга некоего Светлова «Истоки религии». Я, конечно, не знаю ещё, что Э. Светлов — один из ваших псевдонимов.

Вы провожаете меня. Оказывается, в соседней комнате, в коридорчике, уже сидят, стоят люди, целая очередь жаждущих встретиться с отцом Александром Менем. У них свои вопросы, своя тревога, боль и надежда.

2

Отец Александр, Александр Владимирович, Саша! По своей вечной беспечности я никогда не записываю того, что вы говорите. За двенадцать лет нашего общения набралась бы ещё одна, ваша книга. Не записываю, не включаю магнитофон. Ваше присутствие кажется таким естественным, вечным. Не снимать же на плёнку каждый раз восход солнца!

Если бы люди, которые находились рядом с Христом, с апостолами, были грамотными, вели бы они записи? Навряд ли. Присутствие чуда захватывает, думаешь — ему не будет конца...

Помню лишь то, что помню.

Зимнее утро. Ещё темно. Выходишь из метро к пригородным кассам Ярославского вокзала, покупаешь билет на электричку и каждый раз видишь знакомые лица. Замёрзшие, молодые, счастливые. Эти люди тоже едут в Пушкино, в храм Новой Деревни.

Электричка шпарит мимо заснеженных московских окраин, заводов, заборов, дач. Медленно, как бы спросонья, светает. Я везу очередную стопку прочитанных книг, которыми вы «окармливаете» меня. Книги разные — богословские, научные, философские. Снимая одни вопросы, они пробуждают ещё больше других. Во мне идёт огромная работа. Вы никуда не подталкиваете меня, предоставляете полную духовную свободу.

Автор девяти изданных книг стихов и прозы, я давно уже не могу писать по-прежнему. Мыслить по-прежнему. Хотя всё, что я писал раньше, было искренним, но прежнее понимание мира, людей, событий видится теперь ущербным: в нём не хватает главного, основного.

Чего?

За эту зиму я приезжаю к вам много раз. И все жду, когда вы прямо скажете: «Надо креститься. Только христианство даёт единственно верную точку отсчёта, единственно верный путь». Об этом кричат все ваши сочинения!

Но вы почему-то этого не говорите и продолжаете «окармливать» книгами.

...Вот и Пушкино. У остановки автобуса № 24 собираются все те же парни и девушки. Они разные, но это одна семья. В подошедший автобус подсаживаются местные старушки и старики. Члены той же семьи. Знают друг друга. Здороваются, улыбаются. Едут в храм, как на праздник.

Автобус минует невзрачные кварталы городка, у перекрёстка сворачивает влево к старому Ярославскому шоссе, к Новой Деревне. Чистый снег оттеняет зелень сосен. Встающее солнце освещает купол скромного деревянного храма в проулке.

Сняв кепку, поднимаюсь на паперть. Слева и справа сидят нищие — худой старик с соплей на носу и тётка с толстыми щёчками, хитрыми глазками пропойцы. Оба они противны, как всякие паразиты. Я как бы не замечаю их нагло протянутых рук, прохожу мимо.

Служба уже идёт. Трогательно поют старушки на клиросе, у правого придела очередь. Вы стоите там под большой иконой Св. Троицы, накрываете епитрахилью склонённую голову.

Хотя я здесь не впервые, многое мне невнятно, но в этот раз я, чужой, некрещёный, осознаю то, чего никогда нигде до сих пор не испытывал: здесь мой дом, здесь хорошо, по себе. И в то же время я боюсь того, что называют «обрядоверием»: когда фанатически поклоняются внешнему, форме.

К концу богослужения, когда все вслед за вами поют «Отче наш», обращаю внимание на светящееся лицо хрупкой пожилой женщины, стоящей на левом клиросе. Из глаз её изливается зримый поток любви. Как луч солнца, он освещает каждого, вызывая ответное чувство.

— Кто это? — спрашиваю я, когда прихожане расходятся после целования креста и проповеди.

— Это моя мама. Елена Семёновна. Знакомьтесь. Хочу вас попросить, если можно, попробуйте ей помочь — у неё больная печень.

Вы доверяете мне своего самого близкого, самого любимого человека.

Может быть, именно поэтому, потом, когда мы остаёмся наедине в кабинетике, я осмеливаюсь:

— Отец Александр, батюшка, крестите меня. Я, кажется, дозрел.

— Это в вас говорит пионерский энтузиазм, — отвечаете вы. — Давно читали Евангелие?

— В своё время всю Библию одолел, — говорю я, несколько обидевшись, — в Коктебеле целую зиму читал, заставила Мария Степановна Волошина.

— К Ветхому Завету нужен ключ. А вот Евангелие... Есть Евангелие? Спокойно, не торопясь, прочтите заново. Когда вы на самом деле дозреете, я это почувствую, сам назначу время крещения. Договорились?