Воспоминания о Штейнере - [123]

Шрифт
Интервал


19

Сентябрь — огромный путь; душа просилась "погибнуть", как никогда: работа напрягалась до смертельной испарины; из дали лет вижу, чего не видел тогда: результаты были огромны, но изживались САМОТЕРЗОМ; знаю: не одна моя душа была в КАМАЛОКЕ; доктор воззвал к чрезмерному в нас — неумолимостью стояния с МОЛЧАНИЕМ о Христе и с ВОПИЯНИЯМИ [ВОПИЯНИЕМ] об ужасах порога; он выбрал Мюнхен; в Мюнхене, по моим наблюдениям, он бывал наистрожайшим; Христианию, как рассказывали, выбирал он местом произнесения наидуховнейших слов, из — за очищенности атмосферы Норвегии; в Германии — более тяжелая аура.

В Мюнхене — "Страж Порога"; через пять недель — Христиания, или — венец слов о Христе; между — "Страстная Неделя" во время которой плелся венец дела его жизни: закладкою ГЕТЕАНУМА[398].


20

Первый Гетеанум, как Дорнах (вместе с моим в нем путем), стоит обрамленный двумя — не курсами, а событиями огромной важности: нотой "Порога", меня отбрасывающей вопреки усилиям, и "Пятым Евангелием", любовно приближающим доктора до… чувства усыновления; "одиночество" в антропософии и вместе "усыновленность", посылая лучи, ЧЕРНЫЙ и БЕЛЫЙ, становится [становятся] мне КРЕСТОМ жизни: посередине между Мюнхеном и Христианией, ДЕВОЙ и СКОРПИОНОМ (ОРЛОМ); в "Весах" сентября; и в этих "Весах" — закладка Гетеанума: Дорнах, ЧЕРТОГ, открытие московского общества (начало Антропософии в России), все будущее

— (линия жизни из Дорнаха в Москву) — линия "Весов" во мне. Будущее закладывается в отрезке от Мюнхена к Христиании: от ДЕВЫ к СКОПРИОНУ ("Орлу" ли?). Не личные события закладываются, как биография: будущий Дорнах, жизнь в нем, без "Пятого Евангелия" и не были б (ехать в Дорнах я колебался: с Мюнхена).

Не во мне одном так перепутались узлы Кармы.

Вернувшись из Христиании, встречаю я свои 33 года мыслью: в этот год что — то должно случиться: 33 года — склонение к самосознающей душе; отныне, все связанное с душой рассуждающей, мне — яд, гибель.


21

"Пятое Евангелие" — заглавие курса — объявленное в Мюнхене. Что собой представляет оно — не было ясно; оставалось думать: "Пятое Евангелие" — разбор евангельской критики. Так отнеслось, вероятно, большинство. Интересная тема в почтенно — академическом смысле; все же она не то, что "Тайны Порога", для "Тайн Порога" можно себя потревожить поездкой в Мюнхен, издалека; для "критики" тащиться в Норвегию, осенью, когда закипают хлопоты сезона, — гм: на листке, где записывались на курс, было мало подписей; для меня, замечавшего НЕ СЛУЧАЙНОСТЬ таких объявлений, звук темы был единственным прощепом надежды к разрешению вопроса, стоявшего в сердце: и я, без оглядки подняв руку, стал абонентом; этим решилась судьба.

Куда деваться в промежуток? Ехать в фьорд; благодарю судьбу за жест без оглядки! Я оказался в числе очень немногих из присутствовавших при ОТКРОВЕНИИ (повторы темы были уже ПОКРОВЕНИЕМ).

В Мюнхен съехалось около 2 тысяч; в Христианию — что — то около 200–300; они удостоились видеть доктора в этот момент первого обнаружения венца всех слов его о Христе Иисусе. Он сам: никогда его не видел таким; обыкновенно являлся на курс, — уверенно, зная, что несет, и прицеливаясь к дням курса издали в распределении материала; внутри материала — взволновывался, присоединяя к продуманному вставшее молниеносно; но в первом звуке была уверенность: рука протягивалась над кафедрою, как у пианиста над клавиатурой.

В этом смысле — скажу: на курс он ЯВЛЯЛСЯ.

Не то в Христиании: явившись в Мюнхен строго и властно, сюда не явился — влетел: вскочил на эстраду (и в жесте и в умопостигаемом смысле) какой — то, простите за выражение, встрепанный, с ершом волос, растерянно вставшим сбоку; не бьюсь об заклад за точность глазного [главного] восприятия, но внутренно знаю: "ЕРШ" был; обыкновенно входил причесанный, с пробором; тут же пробора не было.

Не важно, каким был бы, если б сфотографировали его в ту минуту; важно, как его закрепило сознание присутствующих; были потрясены, удивлены, взбудоражены — первым выскоком; и первым фортрагом, хотя он был еще присказ.

Производил впечатление человека, с огромным усилием взошедшего на Синай, там имевшего наблюдения, вдруг потрясенного тем, чего не ожидал, сраженного даже и не картиной, — а — Голосом; картина осталась неповернутой, как увиделась "вверх ногами", так и изложил.

Производил только "форшунг"[399], как много раз, не ожидая особого Голоса; а Голос раздался, сметая результаты "форшунга" большими, — после чего вся деятельность его, общества, нас — приобретала новый смысл, в свете которого прошлое становилось предгорьем: почти сметалось и опрокидывалось; менялись судьбы истории, мира, момента, доктора, нас…

Как громом пораженный, "человек, делавший форшунги" на Синае, бросился с Синая: и бежал, бежал — от Аравийской пустыни через Европу — в Норвегию, чтобы, не отдохнув, вбежать в лекционный зал, где мы сидели, спокойно ожидая "почтенной академической темы". Лишь принесясь на кафедру, подумал о том, как "ЭТО" передать: впервые вперился в еще не упорядоченное для изложения; действовал лишь импульс: поделиться с теми, кто послан судьбою в Норвегию: поделиться — означало: ПО-НОВОМУ СВЯЗАТЬСЯ; большие события, перенесенные вместе со случайною горстью людей, — связывают эту горсть; так описывал он в первой мистерии случайную группу людей после лекции Бенедикта


Еще от автора Андрей Белый
100 стихотворений о любви

Что такое любовь? Какая она бывает? Бывает ли? Этот сборник стихотворений о любви предлагает свои ответы! Сто самых трогательных произведений, сто жемчужин творчества от великих поэтов всех времен и народов.


Петербург

Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев) – одна из ключевых фигур Серебряного века, оригинальный и влиятельный символист, создатель совершенной и непревзойденной по звучанию поэзии и автор оригинальной «орнаментальной» прозы, высшим достижением которой стал роман «Петербург», названный современниками не прозой, а «разъятой стихией». По словам Д.С.Лихачева, Петербург в романе – «не между Востоком и Западом, а Восток и Запад одновременно, т. е. весь мир. Так ставит проблему России Белый впервые в русской литературе».


Символизм как миропонимание

Андрей Белый (1880–1934) — не только всемирно известный поэт и прозаик, но и оригинальный мыслитель, теоретик русского символизма. Книга включает наиболее значительные философские, культурологичекие и эстетические труды писателя.Рассчитана на всех интересующихся проблемами философии и культуры.http://ruslit.traumlibrary.net.


Москва

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Петербург. Стихотворения

Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев) – одна из ключевых фигур Серебряного века, оригинальный и влиятельный символист, создатель совершенной и непревзойденной по звучанию поэзии и автор оригинальной «орнаментальной» прозы, высшим достижением которой стал роман «Петербург», названный современниками не прозой, а «разъятой стихией». По словам Д.С.Лихачева, Петербург в романе – «не между Востоком и Западом, а Восток и Запад одновременно, т. е. весь мир. Так ставит проблему России Белый впервые в русской литературе».Помимо «Петербурга» в состав книги вошли стихотворения А.Белого из сборников «Золото в лазури», «Пепел» и поэма «Первое свидание».


Симфонии

Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания А.В. Лаврова.Тексты четырех «симфоний» Андрея Белого печатаются по их первым изданиям, с исправлением типографских погрешностей и в соответствии с современными нормами орфографии и пунктуации (но с сохранением специфических особенностей, отражающих индивидуальную авторскую манеру). Первые три «симфонии» были переизданы при жизни Белого, однако при этом их текст творческой авторской правке не подвергался; незначительные отличия по отношению к первым изданиям представляют собой в основном дополнительные опечатки и порчу текста.


Рекомендуем почитать
Властители душ

Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.


Невилл Чемберлен

Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».


Победоносцев. Русский Торквемада

Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.


Великие заговоры

Заговоры против императоров, тиранов, правителей государств — это одна из самых драматических и кровавых страниц мировой истории. Итальянский писатель Антонио Грациози сделал уникальную попытку собрать воедино самые известные и поражающие своей жестокостью и вероломностью заговоры. Кто прав, а кто виноват в этих смертоносных поединках, на чьей стороне суд истории: жертвы или убийцы? Вот вопросы, на которые пытается дать ответ автор. Книга, словно богатое ожерелье, щедро усыпана массой исторических фактов, наблюдений, событий. Нет сомнений, что она доставит огромное удовольствие всем любителям истории, невероятных приключений и просто острых ощущений.


Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.


Южноуральцы в боях и труде

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.