Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов - [42]

III Гамбург

Легко вообразить можно, с какою радостью, с каким нетерпением оставляли мы скучные, неопрятные избы Гитфельда, где провели столько месяцев в томительном ожидании падения Гамбурга. Армию нашли мы уже под стенами Альтоны. Кто бы поверил, взирая на веселые, красою и юностью цветущие лица воинов, на опрятность одежды, блеск их оружия, на игривость коней, едва удержанных крепкой рукой всадников, что они прошли пространство необъятное, что дымные биваки были их жилищем, труды и нужда – всегдашними спутниками! Шумные волны жителей покрывали равнину, прилежащую к городу; песни радостного восторга оглашали воздух. С каким удовольствием офицеры и солдаты поздравляли друг друга с блистательным окончанием знаменитого подвига спасения Европы! Никакое перо не может выразить необыкновенных чувств, объемлющих душу ратников, когда после долговременной, жестокой борьбы, с опасностями и смертью, терпение и мужество приводят их наконец к желанной цели! Клики благодарности слышны были со всех сторон.

Живо воображаю, каким блаженством исполнена была благородная душа неустрашимого вождя нашего, друга славы и человечества Беннигсена! О, сколь счастлив был он в сравнении с жестокосердечным Давустом, в котором славолюбие усыпило все чувства добра и великодушия! Мир кончает брани, в пучине всепоглощающего времени исчезают и рати, и вожди, и сами народы: остаются дела и потомство. Законы войны повелевают иногда принимать меры жестокие, решительные. С горестью в сердце только в самой крайней необходимости приступает к ним герой истинный; его сожаления и участие облегчают некоторым образом печальный жребий несчастных жертв. Злодей ловит с жадностью каждый случай, когда он может удовлетворить влечению кровожадной души своей. Это простительно вождю диких племен Аравии или Индии: незнакомый с чувствами чести и великодушия, грабеж и убийство почитает он первым, даже священным правом войны. Для него нет будущего, ибо ни вера, ни обычаи, ни самое нравственное образование этих обществ не открывают ему высокой, благородной цели, для достижения которой человек просвещенный жертвует всеми драгоценнейшими благами мира, даже самой жизнью!.. Мысли эти родились во мне в то время, когда признательные граждане Альтоны в порывах живейшей радости благословляли полководца россиян, который не хотел, подобно вождю французов, из пустой предосторожности разрушить великолепный их город… Они называли его своим спасителем, своим Фабием, своим ангелом-хранителем… О, в эту минуту добродетельный герой наш чувствовал, сколь сладостно благотворение!

Загремели трубы – и воины, привыкшие повиноваться гласу вождя, когда он вел их к смерти и победе, потекли с радостью к торжеству, их трудами и ранами приготовленному. Гражданская гвардия города Альтоны приветствовала великодушных в стенах своих… За воротами, к Гамбургу ведущими, мы увидели доказательство, что усердие их было непритворно… Все предместье, некогда гордившееся красотой улиц и зданий, превращено в пепел: следы мудрой предусмотрительности маршала Давуста, бича Польши и Германии, разрушителя прекрасных мостов в Дрездене и Мейссене… На рубежах владений Ганзеатических встретили нас почетнейшие граждане с изъявлениями восторга и признательности вольных жителей освобожденного Гамбурга; ряды милых девушек, в белой одежде, осыпали генерала Беннигсена и храбрых его сподвижников венками из лавров и роз; одна из них (дочь бургомистра) произнесла краткое, но выразительное приветствие от лица всех сограждан… Национальная гвардия, из богатейших жителей составленная, в блестящей одежде, расположена была у въезда и далее к городу… Не нахожу слов для изъяснения чувств моих, когда я увидел армию нашу в стенах ликующего Гамбурга… Все окна, кровли кипели веселым народом; радостное «ура» гремело со всех сторон, цветы и венки сыпались дождем… Вскоре во всем протяжении шествия не осталось ни одного воина, который не был бы украшен этим лестным знаком уважения народа свободного. Чем иным этот последний мог доказать свою признательность храбрым рушителям железных цепей его рабства?

Всего страннее, как замечали жители, было видеть в числе мстителей за свободу, независимость и благосостояние Европы обитателей берегов Урала и моря Каспийского… Башкирцы, калмыки, тептеряки и другие племена язычников разделяли святой подвиг брани народной; и они смиряли дерзость просвещенных французов. Мы сами удивились опрятности и чистоте их одежды, которую берегли они только для случаев торжественных. Белые кафтаны и красные шапки в сомкнутых рядах нескольких полков представляли новое, но довольно приятное зрелище.

Наконец, мало-помалу воины рассеялись в Гамбурге и его окрестностях; всякий хозяин готовил пир для гостей, столь нетерпеливо жданных.

На другой день вечером корпус графа Толстого, блокировавший Гаарбург, занял этот город. Тут увидели мы вкратце повторение виденного накануне. Дома были иллюминированы; на середине площади, к которой сходятся почти все улицы, в тени деревьев, на этот случай посаженных, горел щит и следующие слова: «Приветствуем вас, храбрые воины, благородные сыны России, освободители нашего Отечества и всей Европы!»