Воспоминания о моей жизни - [70]

Отход войск левого фланга совершался все же в рамках внешнего военного приличия, почему мы смели рассчитывать и рассчитывали отразить наседавшего противника на позициях к западу от Тарнополя. Здесь 11–12 июля отличилась – в последний раз – Петровская бригада 1-й гвардейской пехотной дивизии, полки Преображенский и Семеновский, успешно отразив атаку прусской гвардии с переходом в контратаку. Это было последним боевым напряжением русской гвардии, последним усилием офицеров и унтер-офицеров, превозмогших революционную расслабленность солдатской массы…

Но этот частный успех не послужил на пользу общему положению. Злочевская группа Винклера, прорвав фронт 11-й армии и отбросив ее левый фланг к Тарнополю, круто повернула на юг, выходя в тыл 7-й армии.

Связь с ней повисла на волоске, и был день (вероятно, 9 июля), когда мы могли только приблизительно знать о положении 7-й армии. Проволочная связь прервалась. Пришлось послать конные части и специальные разъезды, чтобы найти штабы ближайших корпусов этой армии и ее штаб. К счастью, через несколько часов удалось определить их места и направления отхода; но, к несчастью, последние отрывались от нашего левого фланга. Две соседние армии, вследствие неудачного базирования, отступали на свои тылы в расходящихся направлениях.

Как ни велико было поражение, все же оно не превратилось в полную катастрофу, благодаря отчасти принятию командованием быстрых мер, отчасти потому, что противник, перемещая свой нажим все более и более к югу, позволил 11-й и 7-й армиям оправиться и зацепиться за новый рубеж к востоку от Тарнополя.

В конце концов, к середине июля, после недели тревожных боев, мы остановились на меридиане реки Збруч, нашей прежней государственной границы.

В период с 19 июля по 9 августа тяжесть боев перемещалась все более и более на юг, в Буковину и на румынский фронт, причем наши армии там вели успешные арьергардные бои и даже переходили в энергичное контрнаступление, забирая трофеи и пленных. Казалось, что чем дальше были войска от столиц и прямой с ними связи, тем стойче они оборонялись и тем больше сохраняли наступательный дух. Эти «старорежимные» бои левого фланга Юго-Западного фронта вынудили германско-австрийское командование дать, наконец, отбой. Правофланговые корпуса 11-й армии к концу всей этой операции оставались примерно на своих старых местах (район городов Броды и Дубно), как бы составляя ось отступления.

Неудивительно было то, что случилось на Юго-Западном фронте в результате первого решительного наступления противника в ответ на вызов русской армии, перестроенной на новых, революционных началах. Удивительно было то, что военное наше поражение не приняло больших размеров и что нам удалось показать неприятелю фасад, напоминавший прежнюю русскую армию, с которой нельзя было не считаться. Что крылось за этим фасадом – другой вопрос.

Даже в смысле глубины уступленной нами территории, около ста километров, это оказалось меньше, чем уступили нам австрийцы на Волыни и в Подолии год тому назад. И в австрийской армии того времени не было ни революции, ни комитетов, ни солдатских резолюций!

Стоит отметить, что ко дню атаки на наш внешний фронт под Тарнополем, 6 июля, большевики точно нарочно подогнали атаку нашего внутреннего – в Петербурге. Восстание сорвалось, но послужило хорошей репетицией и смотром сил, которые решительно восторжествуют через четыре месяца.

Гораздо более Юго-Западного фронта был потрясен сам Керенский, которого едва успели провозгласить организатором победы в Петербурге, как эти лавры рассыпались в труху.

Виновниками были, разумеется, объявлены генералы. Начались смещения и перетасовки. Уже 8 июля Гутор был уволен и Главнокомандующим Юго-Западного фронта назначен из 8-й армии генерал Корнилов. 10-го или 11-го Эрдели и Балуев перемещены один на место другого. Командующий 7-й армии Белькович заменен Селивачевым.

Штаб 11-й армии находился в Тарнополе с 7 июля дня три, после чего вернулся в Кременец. Сюда вечером 10 июля, когда войска левого крыла армии отошли на линию реки Стрыпы, приехал из Особой армии Балуев. Вторично я оказался у него в ближайшем подчинении. Он привез с собою Н. В. Соллогуба, моего способного помощника в штабе Особой армии. Оба они немедленно выехали на фронт, на наиболее запутанный его участок, чтобы разобраться на месте в обстановке. На другой день, 12 июля, Балуев, в ужасе от виденных им условий и отношений в войсках, составил и послал энергичную телеграмму, по команде и прямо военному министру.

Копия этой длинной, в две страницы, телеграммы случайно у меня сохранилась. Я не привожу ее, так как в ней говорилось то, на что не раз уже мною указывалось в этой главе по вопросу о безобразном духовном состоянии войск. В заключение Балуев не предлагал, а требовал единственно возможного средства: восстановления дисциплины, введения полевых судов за ее нарушение и прекращения какой бы то ни было политической пропаганды в армии. О том же доносил Эрдели Гутору еще 23 июня, до неприятельского контрудара, только теперь раскрывшего глаза революционным оптимистам на невозможность одновременно митинговать и успешно воевать.