Воспоминания о моей жизни - [48]

Он считал теперь, что такой чрезвычайный случай наступил. Мне было приказано составить черновик письма, в начале которого Безобразов ссылался на это разрешение Государя и затем излагал вкратце июльскую операцию: задание, отсутствие нужных для выполнения его средств и ход боев по дням. Заканчивалось письмо перечислением взятых орудий и пленных.

Лично прокорректировав представленный ему текст, Безобразов послал переписанное и им подписанное личное письмо Государю со своим адъютантом – полковником Кавалергардского полка П. П. Родзянко. Это было 1 августа.

4 августа появилось сообщение Ставки: «По дополнительно полученным сведениям, войсками гвардии Безобразова за время последней операции взято в плен…» (следуют цифры).

Это было ответом царя на письмо Безобразова.

Фраза о дополнительных сведениях была, конечно, чисто канцелярским извинением, так как само собою разумеется, что все эти цифры имелись в Ставке в ближайшие же дни после боев и имелись полностью.

Заступившись за вверенные ему войска, Безобразов, однако, не смог отстоять себя и свой штаб. И в Могилеве, и в Бердичеве им поставили плохую отметку за полководчество, что громко, и не без удовольствия, обсуждалось многими. Пересуды эти нашли отражение в воспоминаниях английского военного агента полковника А. Нокса, состоявшего при Ставке и посвятившего Стоходской операции несколько ядовитых строк.

Одновременно заболтал и Петербург, где в гостиных очнулись мамушки и тетушки; вместо славы взятия Ковеля – разочарование и впечатление от громадных потерь. Раненые гвардейские офицеры обыкновенно эвакуировались для лечения в Петербург и его ближайшие окрестности. Незрелые тактические рассуждения этой молодежи становились основой для салонной критики и толков.

Со времени боя 26 июля за Кухарский лес прошло около месяца. За это время состоялся полковой праздник лейб-гвардии Егерского полка, стоявшего 17 августа в дивизионном резерве. Я ездил на это скромное, чисто «полевое» торжество, начатое молебном и кончившееся симпатичным ранним обедом на чистом воздухе. Погода была прекрасная. Это был последний случай, когда я приятно провел время среди старых товарищей – лейб-егерей. Пили здоровье полков и друг друга. Звонко раздавались звуки медных труб полкового оркестра, то исполнявших свою музыкальную программу, то игравших «туши» под тот или другой тост и бодрое «ура». В мою честь музыка играла одно колено Егерского и одно колено Измайловского марша…

30 июля правофланговая армия Безобразова была передана недель на шесть из Юго-Западного фронта в соседний, Западный.

Операция на всем Юго-Западном фронте после июльской неудачи замерла. Вернее – притаилась, так как высшее командование все же надеялось возобновить наступление. Считалось, что войска отдохнут, подтянутся и будут в состоянии нанести противнику еще один удар, в духе майского. От мысли организовать этот удар на участках армий Безобразова и Каледина отказались, то есть по-прежнему предметами действий являлись Ковель и Владимир-Волынск.

Но руководство операцией предполагалось объединить в руках свежего и надежного генерала «со стороны», расставшись при этом с Безобразовым, штабом войск гвардии и самостоятельностью последних.

В последние дни августа мы узнали, что Безобразов отзывается в Ставку, что его армия расформировывается и что вместо нее образуется новая, которой присвоили необычное название «Особой». Было ли это имя придумано потому, что армия являлась как бы преемницей Гвардейского Отряда или чтобы избежать номера 13 – неизвестно.

Не успела прийти телеграмма об этой перемене, как приехал на ст. Рожище командующий Особой армией и объявил, что немедленно примет чинов «бывшего штаба войск гвардии». Это был генерал Василий Иосифович Гурко.

Случилось все это чрезвычайно быстро и, хотя в воздухе уже давно чувствовалась собравшаяся гроза, произвело впечатление неожиданности.

Насколько помнится, было 22 августа. Серенький денек ранней осени. Порывы ветра поднимали пыль с немощеных улиц Рожище; приходилось защищать от нее глаза.

Чины штаба построились в шеренгу на дворе усадьбы, где помещались Безобразов и генерал-квартирмейстерская часть.

С нами не было ни Безобразова, ни Игнатьева. Оба отбыли на станцию Рожище, где для них был приготовлен вагон; в тот же вечер они должны были отправиться в Могилев.

Новое начальство не заставило нас долго ждать. Быстрыми шагами к правому флангу нашей шеренги подошел маленький худощавый генерал в кителе с золотыми «кавалерийскими» погонами и с серьезным лицом, на котором выдавались длинные черные усы. Это был Гурко. Указанием на его бывшую службу являлись два нагрудных знака, Академии Генерального штаба и лейб-гвардии Гродненского гусарского полка, и два Георгиевских креста.

За Гурко шел незнакомый мне генерал-лейтенант Генерального штаба в несколько странной коричневой куртке. Скорее полный; выпуклые, точно вытаращенные бледно-серые глаза; небольшие усы, навощенные на концах бриллиантином. Мы сразу поняли, что это начальник штаба, а потом узнали его имя – Михаил Павлович Алексеев, однофамилец начальника штаба Верховного Главнокомандующего.