Воспоминания о моей жизни - [40]

К каждому из офицеров он обратился с отдельным словом начальнического наставления, вроде «А полковнику Л. советую побольше выдержки» и т. д., заключив это отпуском всех прегрешений своих помощников, а мне – пожеланием удачно справиться со своей должностью.

Отдачей такого небывалого приказа Доманевский хотел, вероятно, заменить им благодарственный приказ самому себе, на который, разумеется, не мог рассчитывать в тех острых условиях.

Но само собою понятно, что это произведение не увидело света, так как ни Игнатьев, ни я не могли допустить оглашение этого странного документа.

В начале июля гвардия была посажена в поезда и перевезена на Юго-Западный фронт, к Луцку, где решили ввести ее в дело для развития достигнутого там успеха. Штаб погрузился 1 июля.

Таким образом, я сразу попадал с ним в гущу боевых действий и должен был на первых же порах окунуться в настоящую оперативную работу.

Нельзя сказать, чтобы я чувствовал себя вполне в своей тарелке в новой роли.

Атмосфера в штабе была приятная и гвардейская, но в чисто штабном отношении не хватало должной техники. Я уже говорил выше, что преподать и наладить ее не могли ни Безобразов, ни Игнатьев. За вычетом ушедшего Доманевского в штабе осталось всего два офицера с некоторым штабным опытом и в форме Генерального штаба. Умудрились составить штаб не только почти исключительно из гвардейских офицеров, но и продолжавших носить мундир своих полков. Так, ответственным разведывательным отделением квартирмейстерской части ведал полковник лейб-гвардии Конного полка Н. Н. Б., с академическим значком, но до того никогда в штабах не служивший. Другим, второстепенным, отделением начальствовал полковник лейб-гвардии Гродненского полка В. Помощники начальников отделений в моем отделе были два семеновца, один лейб-гренадер и один гвардейский конно-артиллерист, – все со школьной академической скамьи, но не получившие еще права на перевод в Генеральный штаб и носившие форму своих частей.

С моим приездом появился еще один мундир, измайловский.

Этот строевой гвардейский вид штаба гвардии и почти полное отсутствие серебряного прибора и аксельбантов Генерального штаба, непопулярных в войсках, нравились гвардейскому офицерству. Когда какая-нибудь строевая часть проходила мимо нашего штаба, музыка или хор кавалерийских трубачей играли по одному колену трех полковых маршей: кавалергардского – для Безобразова, преображенского – для Игнатьева и измайловского – для Геруа.

Отношения у меня с Безобразовым и Игнатьевым установились прямые и добрые. Довольно скоро стало ясно, что мое «временное» командирование решено превратить в постоянное назначение. Возникал вопрос, как быть с моим полковничьим чином и с полком? Назначить меня генерал-квартирмейстером до утверждения в должности командира полка, то есть до производства в генералы, было бы странно и неловко. На это я не мог согласиться, и оба мои начальника хорошо это понимали. Повторялась скучная история с козловским полком!

К производству я был представлен за боевое отличие 30 августа 1915 года, в день, когда я командовал, при отходе к Вильно, родной 2-й бригадой, состоявшей из Измайловского и Егерского полков. Но это представление совершало утомительное «хождение по мукам», то есть по высшим штабам, в которых оно либо попадало «под выжидательное сукно», либо просто погребалось, либо снова выплывало на свет Божий. Просматривая мои письма к жене за этот период, я вижу, что порядочно надоедал ей вестями о приключениях этого незадачливого путешественника – моего производства. Вспоминались слова А. С. Саввича: «Поразительно, с каким трудом дается вам то, что причитается, и что другие получают без малейшего труда и волокиты».

Но теперь, под крылом Безобразова, умевшего стоять за своих подчиненных, дело это приняло более энергичный и благоприятный оборот, и мне оставалось недолго ждать своего превращения в генерала.

Познакомиться с Безобразовым ближе было интересно. Он получил первое понятие обо мне еще до войны, когда я исполнял обязанности начальника штаба пулеметных сборов Гвардейского корпуса – два лета подряд, в 1913 и в 1914 годах. Он остался доволен организацией и проведением этих учебных стрельб и занятий, а также нашими подробными отчетами, выводы которых подтвердились наступившим вскоре боевым опытом. Мы указывали на то, что пулемет достиг зрелости и употребление его должно быть расширено; оно должно быть выведено из пробного периода, вследствие которого у нас на батальон полагалась жалкая пара пулеметов.

За мою работу на этих сборах Безобразов представил меня к ордену Святого Владимира третьей степени вне очереди, и я неожиданно для себя получил его 6 декабря 1914 года, будучи уже на фронте. Получил и недоумевал, – за что и откуда. Лишь по прибытии на службу в штаб «войск гвардии» я узнал источник награждения. Однажды Безобразов спросил меня, посмотрев на мой шейный крест, успевший украситься «мечами», тот ли это Владимир, к которому он меня представил два года тому назад.

В. М. Безобразов принадлежал к числу редких старших начальников, сумевших стать близко к войскам. Его знали и ценили офицеры, а через них верили в него и солдаты. Объяснялось это доступным, человечным и заботливым характером Владимира Михайловича. Известная мягкость не мешала его служебной требовательности, которая в гвардии выражалась в достижении во всем отчетливости и в поддержании особого духа, построенного на том, что кому больше дано, с того больше и спросится. Безобразов считал, что гвардию на войне нужно беречь для крупных задач и не трепать ее по мелочам. Это ему она была обязана выводом в стратегический резерв в 1916 году для приведения в порядок, почти напоминавший мирное время, и в настоящую численность военного времени. В Измайловском полку под Сморгонью, осенью 1915 года, после двух с половиной месячной боевой страды насчитывалось менее тысячи человек (восемьсот-девятьсот) и двенадцать офицеров, а на походе к Молодечно – пять тысяч при почти полном числе офицеров.