Воспоминания о моей жизни - [35]

Я вынужден был свести полк в два батальона. В нем оставалось восемь офицеров и восемьсот солдат. Все – не офицеры и солдаты, а тени.

Под Рачунами мы простояли трое суток и были двинуты далее на юго-восток, через Солы к Сморгони. У Солы мы увидели еще свежие следы кавалерийского немецкого набега – произведенные разрушения. Переход до Сморгони был невелик, и еще до полудня 11 сентября полк достиг назначенной ему линии, шедшей влево и к югу от самого города Сморгони. Город заняли лейб-егеря, а левее измайловцев стали семеновцы. Преображенцев назначили в резерв.

Едва я успел дать указания по разбивке и укреплению позиции, как над нами разорвалась пара шрапнелей, за которой последовало несколько беглых очередей. Очевидно, какие-то два конных орудия противника успели подъехать близко, опередив пехоту, и хорошо увидели наши цепи, приступавшие к самоокапыванию.

Штаб полка вместе со штабом преображенцев расположился верстах в двух за позицией, в железнодорожной будке, которую мы заслуженно прозвали «клоповником».

Под Сморгонью гвардия простояла две недели, до 26 сентября. Не считая артиллерийского огня, боев не было. Противник выдохся и только раз попробовал атаковать непосредственно левее 1-й гвардейской дивизии, но был отбит. Ход этого последнего боя можно было довольно хорошо наблюдать с фланга, с наших позиций. На них мы углубляли и совершенствовали свои окопы. В брошенную жителями Сморгонь солдатня ходила за так называемыми покупками, возвращаясь с разною дрянью, а иногда и с хорошими товарами, вроде, например, сапожного, которым славилась Сморгонь. Знаю только, что впоследствии один из полковых мастеров-сапожников сшил мне превосходные высокие сапоги из отличной сморгонской шагрени. Я довольно щедро заплатил сапожнику по петербургским ценам, но не спрашивал, во что ему обошлась шагрень в Сморгони!

Набеги на город дали возможность командиру 8-й сводной роты штабс-капитану Козеко удовлетворить его артистический вкус (он пописывал недурные стихи) и превратить свой командирский блиндаж в кокетливый будуар, с подушками, коврами и занавесками.

Я посещал окопы чаще по вечерам, так как тогда можно было незаметно подъехать с тыла даже в полковой бричке. Раз как-то, по возвращении в «клоповник», меня вызвал по телефону командир 2-го сводного батальона Николай Владимирович Муфель.

– Едва вы отъехали, – доложил он, – как граната ударила точно в то место, где вы садились в экипаж. Позвольте вас поздравить!

Тут я вспомнил, что действительно слышал, отъезжая, одиночный удар гранаты позади, но не обратил на это внимания.

Хуже гранатных развлечений был неожиданный налет начальника дивизии. Нотбек в одиночестве пришел пешком с тыла вдоль линии железной дороги. Я его встретил у «клоповника» и отрапортовал, в ответ на что Нотбек, худой, желто-бледный и злой, сделал мне резкий выговор за дурную дисциплину в полку. Ему попался по дороге солдат, который не узнал генерала, кое-как отдал честь, был неряшливо одет и т. п.

К сожалению, тот небольшой запас подтянутости мирного порядка, который я нашел в полку при приеме три месяца тому назад, был растерян и утрачен. Постоянные бои, отсутствие сна и отдыха, окопная жизнь, марши не давали возможности оглядеться и заняться внешним видом людей.

Теперь, казалось, операции замирали (хотя в районе Вилейки только что удалось парализовать грозивший прорыв немцев). С наступлением более спокойного времени можно было обратиться к постепенному превращению офицеров и солдат – теней в прежнюю плоть и кровь.

Я решил посмотреть роты (их стало немного) в сомкнутом строю и задать им тон. У самого штаба полка находилась удобная площадка, к которой можно было подвести роту в мелких строях, скрытно, через ряд небольших молодых рощ.

Рота выводилась сначала в резерв, а затем я вызывал ее к себе. Легкие смотры эти я производил обыкновенно утром. Был в этом известный риск, так как и будка наша иногда обстреливалась, да и аэропланы летали. Но, к счастью, все обошлось благополучно, и только в одной роте, при ее возвращении, ранило легко двух солдат.

И это была рота, представившаяся хуже других!

Вид у нее оказался как в воду опущенный. Лица унылые, одежда бестолково пригнанная. Ответ на мое приветствие вялый.

Объявив роте о своем первом впечатлении, я посмотрел с сожалением на печального ротного командира капитана Ф. и сказал:

– Да и ротный командир не побрился!

Действительно, на щеках у него была щетина, по меньшей мере, трех дней.

Плохо проделали и несложное сомкнутое ученье.

Зато, помню, другая рота (молодцеватого Подладчикова) представилась нарядно и почти по-красносельскому.

Значит, можно было и в тех трудных условиях, при желании, добиваться порядка и приличного воинского вида.

К достижению результатов в этом направлении мы и приступили, начиная со Сморгони.

Гвардию сменили здесь армейские части 26 сентября и двинули на квартиры в районе среднего, так называемого Западного, фронта, в широком пространстве в районе Поставы, к югу от озера Нароч. Полку было назначено большое село Сергеевичи с окружающими мелкими деревнями. Но нас вначале было так мало, что почти весь полк поместился в Сергеевичах.