Воспоминания - [5]

Пришлось искать заказы по своим адресам. Мы попали к какому-то фотографу-художнику (так было написано на вывеске, наклеенной на двери) и не ошиблись. Этот фотограф-художник увеличивал портреты. Мы позвонили. Нам открыла дверь опрятно одетая миленькая горничная. По приглашению хозяина мы вошли в комнату-ателье. Хозяин не счел нужным ни на йоту изменить своего положения: около него на диване собиралась сесть какая-то хорошенькая, шикарно одетая женщина, по-видимому, только что слезшая с его колен. Скажу откровенно, мы тоже не нашли нужным смутиться, и я развязно начал докладывать цель своего визита. Васька же Бибаев, стоя позади меня, дико и откровенно хохотал, чем очень осложнял мою работу. Фотограф-художник был высокого роста, очень красивый человек, с длинной черной по-ассирийски подстриженной бородой, блестяще одетый. Правда, пока утром он сидел в одном жилете, но в то время, как мы с ним разговаривали, успел надеть сюртук, черное короткое пальто, цилиндр, лайковые перчатки и в таком виде, попрощавшись с нами, пошел провожать свою даму. Заключение о его внешности можно было сделать полное.

В разговоре, который я продолжил под смех Васьки, мы более касались нашего безумного шага — поездки в Крым без копейки денег в кармане. Я развивал перед ним теорию о психологии настоящего подлинного молодого художника, охват чувств и бассейн настроений (это был мой тогдашний стиль разговора с людьми, которых я не уважал и серьезно к ним не относился) которого настолько неизмерим, что художник, обладающий такой потенцией, не может подчиняться условностям, вроде тех, что жить и ездить в Крым на готовые деньги нехитрая и скучная вещь. Надо быть свободным всегда и везде и не зависеть от места, где бы ты ни находился — в Ростове, Саратове, Париже или Ялте — с деньгами или без денег. Фотограф-художник пытался несколько раз меня перебивать, но Васька приходил ко мне на помощь. Он говорил ему: «Нет, нет, постой, — он всех звал на „ты“, — ты его не перебивай, он сейчас в экстазе». Я продолжал: «Неужели вы не видите, как узок мир и что ношу я в своем сердце». Привстав со стула, напыщенно-патетическим голосом я изрекал: «Эх вы, слепые кроты…» Фотограф пытался меня остановить: «Позвольте, позвольте…» Васька вступался опять: «Стой, стой, стой, нет, нельзя перебивать, нельзя — неудобно…», показывая на меня всеми десятью растопыренными пальцами. Потом говорил: «Аристарх, дуй дальше».

В общем, фотограф отнесся к нам доброжелательно. По-видимому, мы ему пришлись по вкусу, так как он заявил нам: «Вы, ребята, молодцы, не пропадете». На мой монолог он реагировал серьезно и, не зная и не понимая ничего в искусстве, уклончиво согласился со всем, отвечая: «Да, конечно, это верно, я вас понимаю» — и предложил нам увеличить два портрета по пять рублей. Мы немедленно побежали в гостиницу исполнять заказ. Работа шла весело и продуктивно. Я никогда не рисовал с фотографии и не увеличивал портретов, в результате из двух портретов был принят только один, Бибаева. Мой был забракован. Мы получили пять рублей, которые нам показались целым капиталом.

Фотограф-художник нам обещал давать еще, и мы на радостях в этот же вечер в загородном ресторане прокутили все пять рублей, изрядно поужинав с бутылкой белого вина — по-буржуйному. Обратно не осталось денег даже на трамвай, а идти пешком было далеко. Васька всю дорогу хулиганил, мы вскакивали на ходу в мимо нас бежавшие трамваи до следующей остановки, чтобы не платить за билеты, причем Васька садился на буфер и все время тормозил вагон тем, что дергал за веревку, от рычага сбивая блок с проволокой, отчего вагон останавливался. Пассажиры и кондуктор недоумевали, а Васька торжествовал, заливаясь от хохота. Ночь была душная, но чудесная, когда мы таким образом доехали до центральной улицы. Дальше пошли пешком. Было пустынно и приятно. Только некоторые запоздалые торговцы фруктами или опьяневшие граждане попадались навстречу. Один торговец фруктами, у которого лоток был на двух колесах, на минутку отстал от своего фруктового вагона. Васька и тут успел схулиганить. Он впрягся в этот фургон и поскакал с ним по улице. Фруктовщик не на шутку переполошился и помчался за ним, пока Васька сам не бросил этой скачки.

Было уже поздно, мы отправились спать. В номере была только одна кровать, и потому одному из нас выпадало спать на полу. Я люблю раздолье и, предпочитая лежать на широкой площади, а не на узкой кровати, лег на полу. Только мы, поделившись впечатлениями, стали засыпать, как вдруг откуда ни возьмись выползла целая стая черных тараканов, которых я не переношу. Я вскочил и стал бегать по номеру. Васька хохотал надо мной, но когда эти страшные животные, спасаясь от меня, в испуге полезли к Ваське на кровать, он тоже соскочил с постели и начал неистово подпрыгивать, боясь наступить на тараканину. Я совершенно не в состоянии был раздавить хоть одного таракана, пришлось их выметать одеждой в дверь коридора, что сравнительно легко нам удалось. В общем, легли мы спать вдвоем на узкой кровати.

На другой, или вернее третий, день нашего пребывания в Ростове мы пришли к нашему патрону. Скоро он нам дать ничего не обещал, да и продолжать жить в Ростове не было смысла, так как не для Ростова мы приехали. Нас задерживало отсутствие средств, чтобы расплатиться с гостиницей, и мы не знали, как выйти из этого положения. Я хотя всегда и был убежден, что нет такого положения, из которого нет выхода, но в данном случае, откровенно говоря, тоже был озадачен. Наконец все-таки моя уверенность взяла верх, и мы вышли из положения таким образом: не добившись никаких результатов от дипломатических переговоров с хозяином гостиницы, которому мы предложили оставить документы в залог с тем, чтобы выслать причитавшуюся с нас сумму, мы заявили, что один из нас должен уехать, а другой остается с вещами. Конечно, более трудная роль досталась мне — пришлось сидеть в номере в качестве заложника. Васька же, взяв свой чемодан, отправился на пристань, где должен был отходить пароход в Ялту.