Воспоминания - [4]

. Здесь же были работы Бродского, Колесникова, Савицкого, Афанасьева (директор пензенской школы). Этот портрет имел большой успех.

* * *

Я приехал из Киева на каникулы в Пензу, где жили моя мать, сестра и брат. Я дружил тогда с неким Бибаевым, занимавшимся скульптурой в Пензенской школе у барона Клодта. Бибаев был веселый малый. Отец его промышлял легковым извозом. Они имели свой маленький дом «за Пензой» (так называлась часть города Пензы, расположенная по ту сторону реки Пензы, вроде нашего Замоскворечья). Бибаев был высокого роста, сухопарый, с темно-смуглым лицом, с большими черными глазами с белыми белками, большим ртом с белыми зубами, за что его звали «цыганом», а иногда и прямо «негром». Он носил синюю поддевку и высокие смазанные сапоги, был весьма хулигановат, знал очень много прибауток, дурашливо острил и дико хохотал. Он находился целиком под моим влиянием, и все его называли моим Лепорелло. В скульптуре Бибаев обнаруживал большие способности и несомненно был одаренным человеком… <…> буржую или лицам власть имущим. Он никогда не выезжал из Пензы далее каких-нибудь Ахун (дачная местность, в шести верстах от Пензы), и предприятие, которое мы с этим Бибаевым предприняли и о котором я хочу рассказать, являлось для него, с его точки зрения, весьма рискованным, на которое он решился вопреки увещеваниям отца и матери только под моим воздействием.

Предприятие это заключалось в нашей поездке в Крым: не имея ни гроша в кармане, кроме билетов до Ростова, которые мы купили не помню уже на чьи 10 рублей, — мои или его.

На вокзал железной дороги нас пришли провожать все наши друзья и знакомые. Поезд тронулся, и мы стали смотреть на знакомые места, следя глазами за уходящим от нас видом родного города, расположенного на высокой горе. При закате солнца он представлял красивое зрелище, которое завершалось высоким шпилем соборной колокольни. Вот проехали мост реки Пензы, вот мужской монастырь, рощи, села, и все пути к отступлению отрезаны. Здесь мой Бибаев обнаружил свое малодушие и начал плакать. Я его стал стыдить, и мне с трудом удалось вернуть ему бодрость.

В Ростове мы рассчитывали на одного товарища по Пензенской школе, который нас не раз звал к себе, очень сильно хвастался своим житьем и достатком. Мы с трудом нашли его адрес, который знал Бибаев по памяти, и, конечно, все перепутал. Только к вечеру мы, наконец, с двумя чемоданами, плотно набитыми красками, холстами и необходимыми принадлежностями, усталые и изнуренные от голода, так как денег на еду не было, нашли его дом. Но, к нашему огорчению, товарища не было дома. Нас едва впустили в сени на втором этаже, на который вела открытая лестница со двора, а товарища спешно побежали разыскивать по городу. У меня в душе уже начало закрадываться сомнение относительно надежды на радушный прием. Но товарищ из Ростова, собственно, был более сродни Бибаеву, а тот был уверен в обратном. Когда же он явился, оказалось, что я совершенно прав. Вместо радушного приема он гневно по-товарищески начал нас ругать, что мы решились на такую смелость и что он никак не может нам оказать даже приюта. Объяснялось это тем, что сей товарищ порол любовную горячку с какой-то ростовской девицей и собирался на ней жениться. Однако под конец он все же подобрел и предложил нам остановиться у него. Вскоре пришла его возлюбленная. Он послал за водкой, подал ужин. Мы выпили и очень сильно опьянели в 40-градусной температуре ростовского пекла. Особенно опьянел Бибаев, почти обезумевший от всего пережитого. Он вылез в окно и по карнизу добрался до ворот, с которых его с трудом удалось стащить. Нам всем постелили постель на полу в комнате вместе с невестой, и мы легли спать.

На другой день рано утром, проснувшись от нестерпимой жары и жажды после накануне выпитого вина, мы спешно помчались на Дон купаться. От нашего дома нужно было пройти три квартала и еще довольно широкую территорию набережной, замусоренную углем, шлаком и нефтью, заложенную рельсами. Но вот невысокий спуск. Мы наскоро разулись и поплыли на другой берег Дона, «пересекая» пароходы, баржи. Наш товарищ энергично старался, из кожи лез плыть впереди всех. Он чувствовал себя хозяином положения, но после Волги и Днепра Дон казался маленьким, и мы, не желая задеть самолюбия хозяина, плыли мирно и спокойно, однако далеко-далеко опередив его и гораздо ранее своего товарища приплыв на другой берег. Еще почти на самой середине наш товарищ, не привыкший к плаванию на более широких просторах (ширина Дона не превышала 20 саженей), жаловался, что он уже устает, чем отбил всякое уважение к себе, с такой энергией поплывшему вначале. Обратно плыть было труднее, и мы все, борющиеся с волнами от ежеминутно проходящих мелких и больших судов, в том числе пассажирских пароходов, плавающих по Азовскому и Черному морям, которые своей массой совсем сбили нас с пути, и мы чуть не попали в катастрофу.

Обратной дорогой наш любезный товарищ заявил нам, что он по причине женитьбы не может нас оставлять у себя. С этого момента, собственно, и началось наше странствование. Он, конечно, не выгнал нас попросту на улицу. Поступил с нами гуманно — помог нам перенести чемоданы в ближайшую гостиницу и дал несколько адресов для получения заказов. Сам же, попрощавшись, канул в воду. Адреса, которые он нам дал, как водится в таких случаях, или совсем не существовали, или адресат давно умер и т. д. Или только что был пожар, по случаю которого жители дома в панике выехали… В этом доме должна была жить одна девица лет семнадцати, по уверениям товарища, весьма хорошенькая, которой надо было давать уроки рисования. Я заочно влюбился в свою погоревшую ученицу, и мне вдруг всерьез стало грустно. Утешением служил предрассудок, по которому выходит, что любовь такое сильное и волшебное чувство, особым образом по инерции передающееся на расстоянии, особенно в тех случаях, когда объекты любви никогда друг друга не видели.