Воспоминания - [20]

И с этого время муж стал получше: начали ездить всюду, и нам всегда были даваны комнаты, куда мы приезжали. Меня очень и князь полюбил, и вся его свита старалась мне угождать. И я очень была весела: молодость все веселит.

Один раз были мы в Царском Селе, где я гуляла с мужем поутру в саду, и встретили Императрицу, которая остановилась и спросила. «Это, князь, твои гости? Потчевай же их и вели, чтоб стол и фрукты им были!» Он дал мне знать, чтоб я подошла, и она пожаловала руку. И ей было сказано, кто я. С тех пор я очень часто ее видала. И как все сие питало мою гордость и самолюбие, видя, что все мне служат и смотрят в глаза, — что надо. Но во всех я видела самое благородное обхождение и почтительное против меня. Тогда я ни в чем не стала терпеть нужды: мне всего присылали от князя.

У него в доме я познакомилась с одним откупщиком, которого муж же мой князю рекомендовал, и он уж имел чин капитана и записан был в полк. Он, узная меня короче, стал к нам ездить и, увидя и узная наше состояние, стал мужу моему говорить, чтоб купил он дом. И нашли. И он дал денег, но в тот же вечер деньги были проиграны… Я, узнала об этом, — но делать было нечего. Приехал наш благодетель и спросил, куплен ли дом. Мать моя сказала. «Не только что не куплен, но и деньги проиграны. Я надеюсь на вашу дружбу, что это далее не пойдет». Он, не говоря ни слова, поехал и дом купил на мое имя и начал отделывать. И нам он ни копейки не стоил. Мебели, столярная работа и все, что надо было для дома, получили от столяров, которых дети были в корпусе; и вся мебель красного дерева и штофом обита, зеркала, люстры и прочие уборы — все получены от заводчиков в подарок. И так мы перешли в свой дом, где даже и запас весь нашли и погреб, наполнен винами и всем. И так наш благодетель нас в доме принял и все показал и сдал нашему человеку. Даже не забыл и корову, и птиц домашних купить. И знавши, что я охотница до певчих птиц и цветов, и того нашли в доме довольно. И так мы начали жить в своем доме, и мы с матушкой очень веселились и успокоились, и муж мой был очень весел. Поживши с неделю, я, сидя под окошком, сказала мужу: «Одного только недостает — саду, желала бы я иметь». Он сказал: «Будет и сад». Итак, не прошло еще месяца, как в одно утро меня разбудил мой муж, и сели под окошко пить чай. Я взглянула нечаянно, и увидя, что под окошком сад большой, с деревьями и цветами и дорожки поделаны, — я не знала, что подумать. И каким волшебством в одну ночь явился сад и в таком порядке? Люди, которые шли мимо, все останавливались и с удивлением смотрели. Я стала благодарить моего мужа и так была обрадована сей нечаянностью, что сама себе не верила: не сплю ли еще я? Муж мой очень веселился моим изумлением, наконец рассказал мне, что давно было все заготовлено, и так как садовники были все ему приятели, то все деревья, цветы и работники были привезены из Петергофа, и сам садовник с ними был, которого сын был в команде у моего мужа. И так сад нам ничего не стоил.

Устроившись в своем новом жилище, начали жить спокойнее. Я говорила моему мужу: «Теперь главное мое желание, чтоб ты был почаще дома и мы б вместе веселились, а то как ни весело, но одной неприятно. Все одна, не с кем делить мне моих радостей. Я не прошу тебя, чтоб ты делил со мной скорби мои: я одна их перенесу. Ты знаешь, что у меня теперь и брата нет (который был уже отдан в полк или записан и оставался пока еще в корпусе)!» Он обнял меня и сказал: «Ты увидишь, что я буду с тобой чаще. Я все знаю, сколько ты терпишь, за то я тебе доставлю все удовольствия, какие могу. Веселись и утешайся: ты всеми любима, и кто только тебя узнает — всякий полюбит». — «Но могу ли я иметь совершенное удовольствие? Без тебя же не называются удовольствия радостями, когда разделять не могу с милым человеком. Ты давно от меня отнят злодеем твоим Нартовым, и не знаю, будешь ли когда мне возвращен!» Слезы мои мешали мне говорить. «Я бы охотно променяла теперешние радости на возвращение тебя. Я не знаю, любишь ли ты меня?» — «А как ты думаешь?» — «Я думаю, что нет: ежели бы ты меня любил, мог ли бы ты не видать меня по три и по четыре дня? Стало, ты нимало не печешься о моем спокойствии. Что ж я должна думать? Ежели б не мать твоя и данные мне правила моим благодетелем, что я не знаю, что б из меня вышло». — «А что ж бы из тебя вышло? Только то, что б ты себе нашла по сердцу друга, с которым бы ты могла делить время. Я сам тебе позволяю, а ежели хочешь, то и сам тебе выберу. Выкинь, мой милый друг, из головы предрассудки глупые, которые тебе вкоренены глупыми твоими наставниками в детстве твоем! Нет греха и стыда в том, чтоб в жизни нашей веселиться! Ты все будешь — моя милая жена, и я уверен, что ты вечно меня любить будешь. А это временное удовольствие!»

Я, слушая, окаменела и даже перебить его предложения не могла. И долго я не могла говорить; наконец сказала: «Только этого и недоставало к моим горестям, чтоб выслушать предложения самые мерзкие и постыдные от того, который бы должен меня утверждать в тех правилах, которые мне даны! А ты сам хочешь, чтоб я потеряла все то почтение, которое теперь ко мне имеют! И с какими я глазами покажусь тем людям, которые меня и любят за мое поведение? Ах, как ты бессовестен: хочешь последнее у меня отнять! Но знай, что я твоим советам не последую и добродетели моей ни за что в мире не потеряю! Ты ошибаешься, говоря, что, выбравши себе друга, я все тебе буду любезна и ты мне также. Я для тебя буду так же любезна, как теперь, — это правда, я очень этому верю, потому что ты ко мне истинной любви никогда не имел, — но я ежели бы решилась на твое безбожное предложение, то знай, что б я тебя перестала навсегда любить! Я не знаю скотской любви, и Боже меня спаси и знать ее! — а я хочу любить чистой и непостыдной любовью. Вот одно благо для меня! Или ты хочешь для того меня видеть беспутной, чтоб я тебя не укоряла, — то и без этого я ни слова тебе не говорю и обещаюсь тебе никогда не говорить. Ежели бы я и захотела говорить, — то пользы не будет, пока знакомство твое не прервется с начальником зла. Об одной милости тебя прошу, — чтоб не учащала эта постыдная компания моего дому, от которой, кроме наглости и буянства, ожидать нечего, и предупреди предводителя вашего во всех распутствах, чтоб он не осмеливался мне виду какого-нибудь неблагопристойного сделать. Я наперед вам сказываю, что я не вытерплю от него ничего и не посмотрю, что он твой командир! Я знаю, что есть у тебя начальник добрый и честный, к которому ты не ходишь иначе как по должности, а меня они любят, — то не заставьте меня все ему высказать, сами себя сохраняйте от стыда, а обо мне не пекитесь: у меня есть Попечитель, которому я от рождения моего препоручена и который меня до сих пор хранит. Мне и это прискорбно — видеть тебя безо всякого закону и без правил. Я за тобой девятый год и не видала, когда бы ты хоть перекрестился; в церковь не ходишь, не исповедываешься и не приобщаешься. Что ж я могу ожидать лучшего? Нет мне, несчастной, никакой надежды к возвращению моего потерянного спокойствия! Не сердись на меня: ты сам меня заставил вести с тобой такой неприятный для тебя разговор!» Кончилось тем же, что он, отобедавши, ушел и два дни я его не видала. Да я и не грустила, потому что спокойнее и приятнее время проводила без него с моей милой и почтенной матерью, которой любовь ко мне была беспредельна.