Воспоминания - [18]

Итак, настала для меня самая горестная минута. Они поехали, и я упросила, чтоб мне ехать за город проводить; и муж мой поехал. Проводивши до назначенного места, рассталась я, не помню как; привезли меня домой, и я думала, что я теперь-то осталась одна во всем мире сиротой без путеводителя. Свекровь меня утешала и плакала со мной. «Будем вместе жить, мой милый друг, и молиться за твоего благодетеля, и будем все то исполнять, что он предписал, и так будем думать, как будто он сам с нами. Бог нам поможет!»

Очень долго я была неутешна о потере моих милых благодетелей, и я занемогла. Родные их меня навещали, и это меня очень утешало. Наконец я стала выезжать и более всех бывала у брата моего благодетеля; мы же близко его жили. И я находила в нем большую отраду. Муж мой начал заводить свои знакомства. С первым познакомился с Нартовым, который начал вводить его во все пороки, и, не в долгом времени, сделалось у них общество довольно велико. Пошли карточные игры, пьянство; распутные девки были их собеседницы… Я с горестью увидела предсказание моего благодетеля совершившимся, и, кроме слез, никакой отрады не было. Мать моя видела все, но нечего было делать. Она все свои ласки потребляла для услаждения моей горести и делила все со мной; старалась меня занять книгами, работой; упросила одного знакомого учителя, чтоб ходил ко мне и учил меня рисовать, я же имела склонность; в хорошее время ходила со мной прогуливаться, и я, видя ее любовь к себе, старалась скрывать от нее горесть мою, зная, что и так довольно велико было ее страдание. Брата отдали в корпус. Наконец и у нас в доме началась карточная игра, и целые дни и ночи просиживали. И можно себе представить, что я слышала: шум, крик, брань, питье, сквернословие, даже драки бывали!.. Ворота тогда и двери запирали, и, кто бы ни пришел, особливо от начальника, — велено сказывать, что болен и никого не принимает. Я в это время сиживала в самой отдаленной комнате с матушкой и только плакала и вспоминала мою счастливую и спокойную жизнь. Когда они расходились, то на мужа моего взглянуть было ужасно: весь опухши, волосы дыбом, весь в грязи от денег, манжеты от рукавов оторваны; словом — самый развратный вид, какой только можно видеть! Сердце мое кровью обливалось при взгляде на его. Ложился тотчас спать, и сия тишина давала и мне некоторое успокоение. Когда он просыпался от этого чаду, тогда входила матушка и говорила ему все то, что могла и чем думала сколько-нибудь его остановить. И он всегда обещал ей исправиться… Но что она могла сделать? Он стал перед ней скрытен и лгал ей беспрестанно и сказывал, что у него частые пробы, которые присланы были от Потемкина, для которых и ночи должно быть в корпусе. Только та была выгода, что к нам не так часто стали ходить. Деньги, которые были за мной даны, в два годы были прожиты на карты и на девок. Вещи, которые были, — в ту же дорогу пошли… Итак, мы остались безо всего и бывали в таком положении, что за квартиру нечего было заплатить.

К счастию нашему, был у нас человек, собственный мой, который смотрел за всем домом. Он нас в нуждах не оставлял и, можно сказать, кормил и пекся об нас и, сколько можно, старался сохранять и мужа моего. Он узнавал все те места, в которые ездил мой муж, и он верно знал всякий день, где он. И часто случалось, приезжали от Потемкина за моим мужем, и этот человек редко сказывал, что нет дома, а всегда отвечал, что будет, и тотчас брал верховую лошадь и сыскивал его и привозил домой. И сколько можно было рабу говорить господину, то он со слезами умаливал его не погублять себя и несчастных жену и мать. «Вы можете очень скоро потерять честь, здоровье, даже и жизнь ваша подвержена опасности! Что тогда с нами будет? Мне стыдно вам говорить, но я принужден… Неужто вы не знаете, что у вашей матери и жены нет уж имения, чем бы они могли содержать дом и себя? Я пока имею, то все отдаю для них, но и у меня скоро ничего не будет, — тогда пойду работать, а их не оставлю: хоть хлеб один, да будут иметь!» И, говоривши, горько плакал… Муж мой все слушал спокойно и сказал: «Я тебя никогда не забуду и буду тебя считать другом, только не оставь жену и мать. Я не обещаю тебе так скоро оставить это знакомство — нельзя: в этом обществе мой начальник, который требует этого. Он может мне всякое дурно сделать!» — «Нет, батюшко, не может тебя начальник ни к чему дурному принудить, и вы не должны опасаться, чтоб он мог вам что сделать, только были б вы исправны в своей должности. Да у вас есть и другой старший начальник, — для чего вы к тому редко ходите? Стало, вам приятнее быть у первого, который вас разоряет, а более всего — разлучил вас с женой, которая день и ночь в страдании. Еще милосерд к ней Господь, что дал ей добрую свекровь, которая сколько-нибудь услаждает и облегчает горестное ее сердце. Но иногда она и сама не лучше ее!» И бросился к нему в ноги… «Ах, добрый мой господин, не сведите старости матери вашей в гроб и не лишите бедную мою юную госпожу последней подпоры! Не прогневайтесь на вашего раба, который вас любит и почитает и осмеливается вам давать советы! Отец мой, ты сам себя лишаешь спокойной жизни и счастливой!» Муж мой поднял его, сам заплакал… «Я знаю, что ты прав, и я тебя прошу, докажи мне свою любовь и не оставь мать и жену!» — «Чем, батюшко, я могу их не оставить? У меня скоро не будет, чем им помогать, — я вам уж сказал. Вы сегодня выиграли, я знаю, — то дайте мне на содержание дому, жены и матери!» Он подал ему кошелек с пятьюстами, и человек взял четыреста, а сто оставил ему. Хотя и очень было ему не хотелось расставаться с такой суммой, но он только сказал: «Кажется, ты много взял». — «Нет, батюшко, немного: мы все в долгу. Платить долг и закупить многое надо; еще недостанет! Ах, бедная моя госпожа! Думала ли мать твоя, отдававши тебя, что твое пропитание будет зависеть от раба и что ты будешь мужем твоим оставлена!» Муж мой торопился очень уехать со двора; пришел со мной проститься… Я только, заплакавши, спросила: «Надолго ли я с тобой прощаюсь?» Он, не говоря ни слова, ушел, а я, одевшись, поехала к доброму моему соседу, который спросил у меня: «Что ты, мой друг, как уныла и похудела? Неужто ты еще скорбишь о отъезде моего брата?» Я только отвечала слезами, и он вздохнул и перестал говорить. Ездила я и к президенту нашему, где меня очень полюбили и, наконец, часто за мной присылали. И я целые дни у них просиживала. У него была племянница моих лет, девушка любезная, кроткая, умная, и мы с ней сделались друзьями. В один день я приезжаю к ним и вижу ее очень невеселу; спрашиваю у ней причину. Она мне отвечает, что за нее сватается жених выгодный, и мать ее принуждает сказать дяде, что она согласна У меня сердце замерло, вспомня мою жизнь и замужество… Я ей советовала дяде открыться, но она не решилась по кротости своей, чтоб не огорчить мать. Я, найдя случай говорить с ее дядей, сказала ему весь мой разговор с ней. Он меня много благодарил за доверенность, которую я ему сделала, и отказал жениху, сказавши сестре своей, что ему жених не нравится, и, хотя бы его племянница хотела, но он так, как отец, ей запрещает, — и тем кончилось. После сего более еще меня начали любить, все семейство, особливо дядя и племянница.