Воспоминания корниловца: 1914-1934 - [79]

— Товарищи рыбаки, что же, дадим пропасть колхозному имуществу?! Товарищи, давайте спасать байды!

В ответ послышалось:

— Лезьте вы вперед, мы за вами!

Волны захлестывали берег. Когда они откатывались, под рокот шторма слышался стук и треск бьющихся друг о друга и о дно баркасов. Одни из них срывались с якоря, другие погружались в воду. Одну байду выбросило на берег, и она стала вертикально у обрыва, как выбившийся из сил конь, упершийся передними ногами в берег, не в состоянии двинуться дальше. Двое рыбаков, не выдержав, бросились к своему детищу.

Послышались крики:

— Не смей! Пускай они спасают! Это теперь не наше!

Рыбаки махнули рукой и вернулись. А байды уже не стало: новая волна ее смыла. Рыбаки были мрачны. Их морские кони уже им не принадлежали. Подвергаться опасности? Зачем, для кого? Рыба все равно теперь не их. Ее съест Коминтерн и пятилетка. Жаль, что при этом символическом поражении коммунизма не было ни одной иностранной коммунистической делегации…

Байды чинили неделю. Пятая часть из них вышла из строя навсегда.

Рыбаки выходили в море на рассвете под контролем членов правления рыбколхоза, а улов сдавали вечером в контрольно-приемочных пунктах. Вначале они еду брали с собой, потом и для них организовали бригадное питание, явно недостаточное, в особенности не хватало хлеба. Рыбаки стали воровать рыбу у самих себя. У них это выходило удачней, чем у хлеборобов: бригады были меньше, создавшаяся и окрепшая в море солидарность — крепче, даже бригадиры не выдавали. Против этого большевики начали борьбу характерным для них методом.

Во время выборов в станичной школе устраивали комнаты для малых детей на то время, когда матери были на собраниях. На дежурство назначали медицинских сестер и акушерок. В 1931 году в школе колхозной молодежи как-то дежурила моя жена. Сына нашей уже упоминавшейся соседки-коммунистки пионерская организация назначила ей в помощь, но он опоздал.

— Где же ты, Игорек, так долго был?

— Мы, тетя Зина, проводили работу по утечке рыбы. Нас посылают на берег, чтобы смотреть за рыбаками, а то они рыбу государственную воруют. Если мы видим, что рыбак спрятал рыбу и несет домой, мы следим за ним, а потом бежим в милицию. Это — задание райкома и эта работа нам засчитывается.

Теперь стало понятно новое явление: дети, шнырявшие по базару и заглядывавшие в кошелки и корзины рыбачек, вместо того чтобы быть на уроках, следили за рыбаками. Потом выяснили, что они заглядывали и к колхозницам. Шла, значит, также и «работа по утечке сельскохозяйственной продукции».

Совершилось чудо, подлинное большевистское чудо. До коллективизации в нашу кладовую нельзя было войти, не рискуя угодить головой в один из висящих там балыков. Паюсная икра, подарок от рыбаков-пациентов (попробуй не взять или предложить деньги!), стояла там килограммами. Впрочем, сами рыбаки паюсной икры почти не ели, предпочитая зернистую. После коллективизации у нас, живших на берегу богатого красной рыбой Азовского моря, ни икры, ни рыбы не стало.

В 1931 году частная врачебная практика пришла в полный упадок, и в городах большинство врачей ею уже не занималось. К тому же лекарства было трудно достать даже для больниц. Я начал изучать гомеопатию: гомеопатические средства еще были. Жалованья не хватало, по карточкам — мизерные подачки. Поневоле приходилось отдавать последние часы практике. И вот рыбак-колхозник вытаскивает из-за пазухи украденную у самого себя пару таранок — гонорар. Будет хороший ужин.

Доски красные и доски черные

У берега моря водрузили большую доску. Половина красная, половина черная. На черную записывали рыбаков и бригады, не выполнившие задания, на красную — выполнившие и перевыполнившие. Большевики считали, что это подействует. Но над досками смеялись. Тогда героев красной доски стали одаривать. С речами, с музыкой. Стоимость подарков, по оценке мирного времени, не превышала десяти рублей, а однодневный улов в доколхозное время стоил в несколько раз больше.

Подарки не возымели действия, и власть снова прибегла к испытанному методу — репрессиям. Отбирали хлебные карточки, уменьшали пайки, отравляли жизнь мелкими бытовыми притеснениями. Не прекращались и притеснения крупные: высылки и аресты. Смех над черно-красной доской сменился страхом за хлебную карточку. В 1931 году большевики, увидев, что полуголодные и не заинтересованные в деле люди неохотно и плохо работают, прибегли к помощи презираемого и чуждого им идеалистического мировоззрения: стали призывать к энтузиазму, выбросив лозунг соцсоревнования и ударничества.

Когда большевики собирались запустить новый лозунг (часто диаметрально противоположный предыдущему), то его сперва в секретном порядке рассылали по всем райкомам партии. Когда его там вызубривали наизусть, он появлялся в печати… и поехало!

На всех партийных, беспартийных, профсоюзных, бригадных, комсомольских и женских собраниях было слышно одно и то же. Возвращаешься вечером, усталый от всех этих собраний и тошнотворных, трафаретных, заводных речей, а тебе на улице громкоговорители в лицо и спину кричат то же самое.

Бригада № 2 заключила соцдоговор с бригадой № 22, обязуясь перевыполнить план на столько-то процентов, закончить починку сетей такого-то числа, бороться с утечкой рыбы, подписаться на заем на сто процентов и распространить его среди населения на столько-то рублей. Бригада № 22 выдвигает встречный план. Это значит, что все обязательства бригады увеличиваются. Какие-то люди объявляют себя ударниками, обещают бороться с браком, не допускать ни одного прогула и идти впереди всех по выполнению общественной работы. Мы поднялись теперь на высшую ступень труда соцсоревнования и ударничества, мы должны преисполниться энтузиазмом и таким, для буржуазных стран недостижимым и непостижимым, способом выполнить гигантские задания, поставленные перед нами партией и советской властью. Наш лозунг — «Догнать и перегнать!». Кого? Америку, естественно.