Воспоминания корниловца: 1914-1934 - [112]

Как жили крестьяне в Московской области? В сорока километрах от Москвы мы держали в руках хлеб из отрубей, лебеды и чего-то вроде пшена. Говорили, что редкий колхоз дотянет до лета. Знакомый врач, присутствовавший на заседании РИКа, рассказал, что свиней (против прежнего) остался один процент. При нас в Москву — миллионный город — пришел «красный обоз» с красными флагами и делегациями, доставивший, курам на смех, 500 свиных туш.

О том, что на юге голод, в Москву доходили слухи, но даже люди, знающие, что такое советская власть, не представляли себе его размеров. Информации не было, а средства дезинформации были в руках власти. Голодающих в столичные города не пропускали. Но тем не менее в Москве мы встречали крестьян, иногда целые семьи, иногда подростков с котомкой, просящих кусок хлеба. Помню возле Большого театра крестьянина с женой и тремя детьми (один из них грудной), худых, измученных. Десятки людей спешили мимо них не останавливаясь. Каждый сытый человек в СССР, если у него оставалась хоть часть нравственных устоев, должен был ощущать на себе страшную вину.

Дети, прячась от милиции, продавали папиросы, яблоки или хлеб. Чердаки были заняты беспризорными. Почти все они ходили в беретах, это была как бы их «форма». По вечерам они занимались кражами и налетами. Если их пытались согнать с чердака, они грозили поджогом и, бывало, поджигали.

Преступность приняла угрожающие размеры. Убивали, чтобы добыть золотые зубы. В полуквартале от нашей квартиры был убит мужчина, у которого было шесть золотых зубов. Зубы эти перешли через Торгсин в золотой фонд советской власти.

Появился вечный спутник нищеты и голода — сыпной тиф. Больницу имени Семашко и несколько других превратили в инфекционные.

Во всякое время года, под прикрытием темноты, выезжал символ советской власти — «черный ворон». По всей России арестованных гнали среди бела дня пешком, а здесь возят в автомобиле! Почему такая роскошь? За это им следовало бы благодарить Бернарда Шоу, Эррио и других поклонников советской свободы.

Боткинская больница

Самая большая в Москве больница, Боткинская, считалась привилегированной и как бы филиалом Кремлевской. Из одиннадцати корпусов больницы седьмой так и назывался — Кремлевский. В нем поправлялись на санаторном режиме после операций или болезней крупные советские работники.

Старшим врачом больницы был молодой Ш. Отделениями заведовали врачи со стажем, частью профессора. Одни из них были настоящие, достигшие высокого звания университетского профессора своими способностями и познаниями. Другие — «красные». Первые не роняли своего достоинства, не унижались перед власть имущими и жили плохо. Вторые были со всеми шишками на «ты», лебезили перед высокопоставленными больными, отпускали шуточки на их уровне, добивались доступа к «секретным» источникам снабжения, писали, постоянно ссылаясь на Маркса и Ленина, научные работы, которым была грош цена. И жили сытно.

Больница была настоящей выставкой экземпляров правящего слоя. В одной палате таких экземпляров было два: директор Московского революционного театра и 24-летний профессор Комакадемии, которому в Кремлевской больнице делали операцию геморроя, а затем перевели в Боткинскую отдыхать и поправляться. Профессор этот грубостью и хамством измучил всех нянь и сестер.

Во всех палатах, а в особенности отдельных, лежали директора трестов, заведующие отделами, секретари ячеек, газетные и литературные работники, инспектора, члены коллегий.

В отдельной палате лежала жена советского вельможи. Красный профессор и его помощник рассыпались перед ней в любезностях, оказывали всяческие услуги, часто назначали, как она выражалась, «просвечивания», электропроцедуры и диеты, выписывали дефицитные лекарства. Когда-то она была просто крестьянской девушкой из-под Пензы, попала домашней работницей в Москву к ответработникам, и ей повезло: расписалась с их сыном. Она не была чересчур капризной или чрезмерно требовательной, любила поговорить, и от нее я многое узнал о жизни правящего класса, в частности, об издевательстве над ней хозяев, пока она была прислугой.

— Как же они могли над вами издеваться? Ведь они, наверное, были коммунистами?

Она немного смутилась, но тем не менее подтвердила: хотя и коммунисты, но издевались. Теперь она сама была коммунистка и уже успела перенять многие манеры своего нового общества. Как-то знакомые ответработники принесли ей коробку шоколадных конфет из закрытого распределителя. Такие конфеты были только в коммерческих магазинах и в Торгсине, где стоили баснословных денег. Но она к ним отнеслась критически:

— Мне сегодня что-то плохо в желудке. Наверное, от этих конфет. Такая гадость! Надо будет протелефонировать мужу, чтобы привез из Кремля настоящих. Там мы такой дряни не кушаем.

Няни в этот день ходили веселые: «прынцеса», как они ее называли, раздарила им «дрянь», от которой у нее было «плохо в желудке».

Лежали у нас и представители всемирного пролетариата. Привезли как-то африканца сдиагнозом аппендицита. Аппендицита не оказалось, но нам велели подержать его подольше и основательно исследовать. Он, совершенно здоровый, бродил от нечего делать по больнице. Числился инспектором на главном московском почтамте, зная по-русски не больше двухсот слов, получал политэмигрантский паек и жил до поры до времени в свое удовольствие. Зато другой, добровольно оставшийся в 1931 году в СССР, узнав, что я иностранный подданный и скоро выеду за границу, ругал себя на чем свет стоит: