Воспоминания - [7]

После этого совещания, я в продолжение часа совершал прогулку, сопровождаемый моим адъютантом. Иногда я приглашал на утреннюю прогулку гостей главной квартиры. Они делились со мною своими волнениями, и я иногда успокаивал их, прежде чем они направлялись к моему главному генерал-квартирмейстеру, чтобы перед ним высказать свои надежды, планы и пожелания.

После моего возвращения в служебное помещение продолжались обсуждения с генералом Людендорфом, затем в своей рабочей комнате я принимал доклады непосредственно от начальников частей и просматривал свою личную корреспонденцию. Немало людей письменно открывали передо мною свою душу и мысли. Я не мог все читать сам, а должен был пользоваться для этого работой особого офицера. В этой корреспонденции была и поэзия, и проза. Часто трудно было найти связь между обращенной ко мне просьбой и моим положением… Например, я никогда не мог понять, что общего между моим положением начальника штаба армии и настоятельной необходимостью одного провинциального городка вывезти щебень или с утерянной одной немкой метрикой. Однако в обоих случаях ко мне обращались за помощью. Несомненно, что в таком письменном обращении ко мне заключалась трогательная, хотя и наивная, вера в мое личное влияние. Когда у меня было время и представлялся к тому случай, я охотно помогал, хотя бы своею подписью. От дальнейшего я, конечно, должен был отказываться. В обеденный час я регулярно ходил с докладом к Его Величеству Императору. К этому времени генерал Людендорф делал наброски картины положения. В более серьезных случаях я сам составлял доклад, и, когда встречалась необходимость, испрашивал утверждение императором наших планов. Высокое доверие императора освобождало нас во всех маловажных вопросах от особого высочайшего утверждения. Впрочем, и при рассмотрении планов новых операций Его Величество большею частью удовлетворялся моими обоснованиями. Прекрасная память императора сильно поддерживала нас на этих докладах: Его Величество не только подробно штудировал карты, но и сам делал наброски.

По окончании доклада императору за обедом у меня собирались офицеры моего штаба. Обеденное время было очень ограничено. Я считал необходимым дать офицерам время отдохнуть. К сожалению, я не мог удлинить обеденное время даже и тогда, когда у нас были за столом гости. Сохранение трудоспособности моих сотрудников я должен был ставить на первый план, ведь от большинства этих офицеров требовалась шестнадцатичасовая ежедневная работа. И это в продолжение всей многолетней войны. Мы ведь были вынуждены при штабе, как и в окопах, использовать наш человеческий материал до последней степени.

Послеобеденное время мало отличалось от предобеденного. В сильном утомлении садились все в 8 часов за ужин. Он заканчивался групповыми беседами в соседних комнатах. Ровно в 9 часов вечера генерал Людендорф давал знак к окончанию бесед. Разговор в нашем кругу был всегда очень оживленный. Он непринужденно и откровенно касался непосредственно затрагивающих нас дел и фактов. Здесь царило и веселье. Поддерживать его я считал своим долгом перед сотрудниками. Я радовался тому факту, что наши гости часто бывали поражены, с одной стороны, уверенным спокойствием, с другой — непринужденностью нашего обращения.

По окончании нашего вечернего совместного пребывания мы все отправлялись в служебное помещение. Туда в это время поступали последние дневные донесения, и там зарисовывалось положение на различных фронтах. Объяснения давал один из молодых офицеров генерального штаба. От событий на театре военных действий зависело, должен ли я был теперь же еще раз подробно говорить с генералом Людендорфом или мог освободить его. Для офицеров моего более тесного штаба теперь начиналась новая работа. Часто только в это время намечались окончательные решения и распоряжения и рассылались предписания и предложения по армиям и другим местам.

Занятия никогда не кончались раньше полуночи. Доклады начальников частей генералу Людендорфу почти никогда не кончались раньше первых часов следующего дня. Только в самое спокойное время мой главный генерал-квартирмейстер мог покинуть свою рабочую комнату перед полуночью, чтобы снова явиться туда в начале восьмого часа утра. Мы все радовались, когда генерал Людендорф мог позволить себе более ранний отдых. Жизнь, труд, мысли и чувства у всех были общие. Воспоминание об этом и теперь вызывает у меня чувство благодарности и удовлетворения.

В общем, мы представляли собою тесно спаянный круг. Конечно, смена персонала происходила незначительная. Все же от времени до времени было возможно, удовлетворяя настоятельные требования офицеров, хотя бы временно посылать их на фронт. Были также случаи необходимости посылки офицеров в особенно важные части нашего фронта или фронта наших союзников. В общем же разносторонняя и в высшей степени сложная работа требовала длительного пребывания по крайней мере старших офицеров на своих местах в штабе.

Картина нашей жизни была бы не закончена, если бы я ничего не упомянул о посетителях, которые бывали у нас постоянно. Я не имею при этом в виду тех, кто соприкасался с нами по службе, а лишь тех, кто прибыл к нам из совершенно иных побуждений. Число наших гостей было велико. Редкий день обходился без них. Не только Германия и ее союзники, но и нейтральные страны поставляли значительный контингент. Часто наши ряды за столом производили впечатление пестрого смешения народов. Случалось, что рядом сидели носители христианской религии и магометане. Люди всех состояний и взглядов находили у нас сердечный прием. Я всем посвящал свое скудное свободное время. Среди политиков я вспоминаю с особой любовью графа Тиссу, посетившего меня зимою 1916–17 года. Человек сильной воли, он весь был проникнут ярким патриотическим чувством. И другие политики всевозможных оттенков, из наших и союзных стран, заезжали ко мне. По направлению многие из них были мне чужды, но все одинаково относились к общему великому делу. Я пожимал мозолистые руки ремесленников и рабочих и радовался их откровенным речам. Представители промышленности и люди науки знакомили нас с новыми открытиями и идеями и рисовали новые хозяйственные планы. Они, правда, жаловались на узкий бюрократизм родины и на недостаток средств для осуществления их идей. Бюрократы, со своей стороны, жаловались на жадность опасных фантазеров и на безудержность планов изобретателей. Я припоминаю вопрос одного чиновника финансового ведомства, занимающего высокий пост. Он хотел знать стоимость выстрела орудия каждого калибра, чтобы приблизительно вычислить стоимость каждой битвы. Он избавил меня от результатов своих вычислений, вероятно, потому, что не надеялся, чтобы это заставило меня уменьшить расход патронов. К нам приезжали не только по необходимости, но и из любопытства. Не могу сказать, оправдывали ли ожидания эти посещения. Я же был всегда очень рад, когда нас посещал хороший армейский офицер, на котором были следы тяжелых битв и суровой жизни. Краткие рассказы из военной жизни говорили больше, чем длинные письменные отчеты. Пережитая действительность часто вставала передо мною. Конечно, в этой ужасной войне сравнительно с прежними все было фантастично. Битвы прошлых войн, длившиеся часами, в нынешнюю войну сменились титанической борьбой, длящейся месяцами. Человеческие силы, кажется, не имеют границ. Граф Цеппелин также посетил нас в Плессе и на всех нас подействовал трогательной простотой своего обращения. Он уже тогда считал, что его воздушные корабли устарели для войны. По его мнению, будущее господство в воздухе принадлежит аэроплану. Граф умер вскоре после этого посещения, до несчастий своего отечества. Счастливый человек! Еще два других знаменитых завоевателя воздуха были у нас по моему приглашению — молодые непобедимые герои: Белке и фон Рихтгофен. Бодрые и скромные, они радовали нас. Честь их памяти. Среди моих гостей были и командиры подводных лодок, в том числе командир подводной лодки «Германия», капитан Кениг.