Воспоминания гермафродита - [26]

Было семь часов утра. Сара должна была проводить меня до большой дороги, где ходили дилижансы. Когда я подошел к мадам П., чтобы попрощаться, мое сердце ужасно сжалось. И она тоже жестоко страдала. Об этом свидетельствовали болезненно искаженные черты ее лица. Ее молчание говорило о многом. В первую очередь, об огорчении: ибо, несмотря ни на что, она искренне и преданно меня любила. Но помимо этой непосредственной привязанности в ней чувствовалось и раздражение, я в этом не сомневаюсь. И она была в этом права. Разве могла она простить мне это странное положение, которое я занял в ее доме, рядом с ее дочерью, чья чистота была ей так дорога? Вместе с тем я не мог поверить в то, что она догадалась об интимном характере наших отношений. Нет, ибо это поразило бы ее как громом, принимая во внимание силу ее чувств. Моя честь была для нее надежным гарантом целомудрия ее дитяти.

Редкая и плачевная наивность со стороны матери!.. Совершенно не разбираясь в жизни, она не могла поверить в то, что я могу появиться в обществе с именем и гражданским состоянием, свойственными своему полу. «Так что же, дорогая Камилла, — сказала она мне, — может быть, когда-нибудь мне придется называть вас «мсье»! О! нет, этого не будет, не так ли?» — «Будет, мадам, и довольно скоро, уверяю вас. Лучше спросите об этом у монсеньера Б.» — «Но что скажут люди! Ведь скандал непременно коснется и моего дома! И что тогда?!»

Это заботило ее больше всего и стало для нее кошмаром. Она уже видела, что ее пансионат закрыт и ее репутации нанесен серьезный удар. Перед подобной перспективой она уже забыла о своей дочери, она не собиралась размышлять о прошлом, но заботилась исключительно о будущем.

«Ну что ж, прощай, дорогая дочка!» После чего эта прекрасная женщина не смогла больше вымолвить ни слова, Сара же отвернулась, удерживая слезы. Я подал ей знак, и мы уехали по окольной дороге, которая не проходила через город. Я взял ее руку и прижал ее к своей груди. Она время от времени отвечала мне пожатием руки. Тогда наши взгляды встречались и говорили больше, чем фразы, которые умирали на наших губах.

Ни один человек, который увидел бы наши объятия, не догадался бы о таинственной драме, перевернувшей эти юные жизни, с виду такие мирные и спокойные!

Разве истина порой не превосходит любые идеальные построения, какими бы преувеличенными они ни казались? Ведь отсюда совсем недалеко и до метаморфоз, до Овидия!

Я в последний раз сжал в объятиях ту, которую звал своей сестрой и которую я любил со всей страстью своих двадцати лет. Мои губы коснулись ее. Мы уже все сказали друг другу. На сей раз я уезжал, унося в своей душе все счастье, которым наслаждался все эти годы, и первую и единственную любовь своей жизни. Дилижанс удалялся и увозил меня от моей возлюбленной. Все было кончено.

Думаю, здесь я рассказал все относительно периода моей девической жизни. Это прекрасные дни жизни, навсегда потерянной для меня, которые сменило холодное одиночество. О боже мой! Что за судьба меня ожидала! Но несомненно я этого хотел, поэтому замолкаю. Когда я вернулся в Б., мне предстояло заняться делами, необходимыми, дабы предстать в гражданском обществе в качестве субъекта мужского пола.

Доктор X. уже подготовил объемистый отчет, настоящий шедевр медицинского стиля, предназначенный для представления в суд дела об исправлении, затребованный, должно быть, из С., где я родился. Снабженный этим документом, а также частными рекомендациями для председателя и прокурора, я отправился в этот город. Меня сопровождала моя мать. Первый визит мы нанесли пожилому кюре, который уже давно знал нашу семью. Я даже не буду пытаться здесь описать его наивное удивление после прочтения письма, адресованного ему по этому поводу монсеньером Б. Все и так вполне понятно. Подобные факты столь редки, что удивление здесь естественно. Господин председатель де В. принял нас гораздо лучше. Ознакомившись с фактами и задав мне несколько вопросов, он сказал: «Вы отправитесь от моего имени к мсье Д., моему поверенному и передадите ему все эти документы. Остальное уже сделают без вашего участия. Если же позже ваше присутствие будет необходимо, вас об этом известят». Мы уехали на следующий же день, не поставив мою семью в известность о том, что меня ожидало. Я хотел сохранить это в секрете до самой развязки, которая была уже близка. Единственным исключением был мой дедушка по материнской линии. Он был напуган, ибо опасался исхода, который мог бы поколебать спокойствие всей нашей семьи. Я как мог его успокаивал, уверяя, что все пройдет по закону и завершится благоприятно.

Следовательно, никто кроме него не знал мотивов нашего путешествия, но в то же время я должен привести здесь некоторые, по меньшей мере, странные замечания, прозвучавшие в мой адрес. Впоследствии меня об этом уведомили. Одна близкая подруга моей матери, в частности, была поражена моей походкой, моей внешностью, и моими повадками, которые показались ей похожими на мужские.

В другом месте случилось то же самое. Это было в больнице, где я оставался в течение трех лет, то есть до десятилетнего возраста, вместе с юными сиротами, моими ровесницами. Там я вновь повидался с духовником, что доставило мне огромное удовольствие. Начальница по-прежнему называла меня своей дорогой дочкой. Она проводила нас до дверей, продолжая разговор. В это время за нами из окна наблюдала одна воспитанница, девушка, чьей любимой подругой я был. Хитрая барышня заметила, что я держал зонтик под левой рукой, а правую, без перчатки, держал за спиной. Подобные манеры показались ей не особенно подходящими для учительницы. Все мои движения, в общем, вполне гармонировали с жесткими и суровыми чертами моей физиономии.