Воспоминания генерала Российской армии, 1861–1919 - [43]
Из Ляндясаня, дав отдохнуть и пополня, нас двинули опять вперед на Феньшуйлинский перевал для его укрепления. Моя рота укрепляла самый левый фланг, 1-й батальон ходил в Самандзы. Наш 2-й батальон ходил в Туинпу под командой подполковника Павла Дмитриевича Шипова и чуть было не попал в грязную историю, и опять не послушали меня, моего совета… Я ясно видел, как японцы двинулись нам наперерез к Феньшуйлинскому перевалу, и только в три часа ночи я наконец убедил Ш[ипо]ва, и мы начали спешное отступление. Подходя к Феньшуйлинскому перевалу, японцы показались справа и завязали перестрелку с нашей конно-охотничьей командой, но мы уже проскочили и заняли позицию впереди перевала. Наш Павел Дмитриевич Шипов бухнулся спать, и все распоряжения пришлось делать мне. Бросали нас и по Айсязан форсированным маршем от Ляндясаня — 70 верст в 36 часов.
Стоя на биваке у Янзелинского перевала, П. Д. Шипов захотел нарисовать мой портрет как участника Тюренченского боя, я сел позировать, и он начал рисовать, но не прошло и получаса, как последовало приказание полку сниматься с бивака и выступать на Тхавуан, где шел бой. С течением боевых событий о портрете и забыли. Прошло месяца три, получается «Новое время» с воскресным приложением, и там мой портрет в неоконченном виде, на мой протест П. Д. Шипов сказал, что он меня нарисовал со Станиславом 2-й степени на шее.
Нашу 3-ю Сибирскую стрелковую дивизию бросали и целиком, и отдельно полками. В середине июля месяца наш 11-й полк забросили на самый правый фланг Восточного отряда, а полк мою роту забросил еще правее верст на восемь — запереть дорогу от Мраморного перевала и от Симучена. Жутко было стоять одному. Раз ночью прискакали три сибирских казака, прорвавшись от Симучена. Другой раз в тихую лунную ночь я дремал в главной заставе и сквозь сон слышу голос нашего начальника восточного отряда, генерала графа Келлера. Я встал, оправился и пошел навстречу, и действительно вижу его, когда я ему доложил по карте, где мы стоим, он пришел в отчаяние: ему надо было от Вазелина[99] в Ляндясан, а его дурак-казак-забайкалец завез «по проводу» за 25 верст от Ляоянской дороги, на самый правый фланг отряда. Я ему дал двух наших конных охотников, которые его вывезли и получили от него по 25 руб.
Около этого времени в наш полк прибыл капитан князь Анатолий Владимирович Барятинский и был назначен младшим офицером в мою 8-ю роту. Это был прекрасный офицер во всех отношениях: и служака, и дисциплинирован, и хороший товарищ. Мы жили с ним душа в душу. Делили последний сухарь и чарку водки. Он называл меня «дядя Миша». Почему-то командир полка полковник Владимир Александрович Яблочкин всех прибывающих в полк офицеров назначал на некоторое время в мою роту, как бы для боевой обработки.
Начиналась «страдная» пора: японцы, видимо, окончательно выработали план действий и начали действовать. Граф Келлер погиб, благодаря свой рисовке — белый китель и свита; времена героических войн прошли: хитрость, скрытность и технические и химические средства — вот теперешняя война.
В конце июля месяца нас с передовых позиций перевели на Ляндясанские позиции, стояли мы и у Кафзны, и у Чемертуна, идя к которому ночью, погиб мой Шарик — сорвался с двуколки и попал под колесо. Идя от Кафызны в Сяолинзы, я вдруг вижу у речки солдатика с красными погонами с цифрой 35 — Нежинского полка[100], спросил его, где полк. Он ответил, что здесь. Я заехал и увиделся на первый раз с подполковником Петром Петровичем Павловым и капитаном Павлом Михайловичем Терпигоревым. Наш полк занял позицию к востоку от Сяолинзы. Было время дождливое, и на высотах появились наши грибы: березовики, боровики и сыроежки… Солдатики мне набрали огромную корзину, и я, пользуясь тихим временем, спустился в Сяолинзы, где был ресторанчик, и вот мне там изжарили грибы в сливочном масле и сметане… много было выпито под такую, невиданную здесь, закуску.
Родился наследник цесаревич. Князь А. В. Барятинский, лично известный государю императору, послал поздравительную телеграмму и через сутки получил ответ: «Императрица и я благодарим тебя, Толя, за поздравление. Николай». Мы по этому поводу выпили и за новорожденного, и [за] его родителей. Скоро был объявлен высочайший приказ, что мы, участники войны, считаемся крестными отцами наследника. Явилась мысль: от полка поднести крестильный крест. Проект креста был возложен на меня. Трудна была задача: надо было совместить эмблемы и полка, и наследника. Долго я думал и, наконец, решил: крест золотой массивный, четвероконечный с округленными концами, на передней части креста — распятие, и в каждом конце по рубину, так как рубин соответствует месяцу июлю, его рождения. На задней части посредине изображение Святого митрополита Алексия, в верхнем конце — Бог-Отец с исходящим Святым Духом, в боковых концах — Божия Матерь и Архангел Гавриил (Благовещенье, полковой праздник), в нижнем конце Святой Георгий Победоносец. Проект был одобрен, и Крест заказан в Москве, но был поднесен не от полка, а от 3-го, нашего, Сибирского корпуса. Рубин меня тогда смущал — кровяной цвет, и верно — принял венец мученика…
