Воспоминания генерала Российской армии, 1861–1919 - [42]
Не могу не остановиться на отдельных эпизодах боя.
Полковник Николай Александрович Лайминг был старый кавказский служака. Имел за боевое отличие орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом за то, что во время Ахалтекинской экспедиции в 1880 году залпами своей роты остановил атаку неприятельской конницы в несколько тысяч. Человек он был добрый, но вспыльчивый и горячий. В Тюренченском бою наши восемь рот были окружены дивизией японцев. Видя неминуемую гибель или плен, полковник Лайминг решился идти напролом… Бросился в атаку и пал героем. Последние предсмертные слова его были: «Бросьте меня, спасайте знамя и себя». Тела его японцы не нашли.
Когда полковой священник отец Стефан Щербаковский, идя с крестом в руках, упал, раненый в руку и грудь, то полковой церковник Осип Перч, ни на шаг не отстававший от своего священника, поднял на руки отца Стефана и вынес из боя. Награжден Георгиевским крестом.
Полковое знамя было вынесено знаменщиком унтер-офицером Петром Минзарем под прикрытием взвода под командой подпоручика Богачевича.
В бой я повел 156 стрелков. Убито 96, ранено 45, вышло целыми 15, в том числе и я, несмотря на то, что в течение пяти часов боя и троекратной атаки ни разу не присел или был закрыт чем-либо… только волей Бога возможно было сохранить меня.
Взобравшись с остатком роты в числе 12–15 человек на высоту, я попал на мокрое глинистое место и не мог двинуть ногами, а пули щелкали кругом меня, и только с помощью горниста Лисицы я вылез из этой грязи. Спустившись за гору, нас провожали японские шрапнели, мы остановились у фанзы, и старик китаец вынес большой ковш холодной воды, я никогда его не забуду. Впереди нас, к большой Фын-хуан-ченской дороге, показались одиночные японцы, и нам пришлось выпускать последние патроны. Выйдя на большую дорогу, я остановился и начал сбирать остатки полка, собрав около 50–60 человек, я двинулся на Фун-хуан-чен. Сахедзы горело, и огромный столб дыма поднимался к небу. На высотах стоял 10-й полк и прикрывал наше отступление. Было около 9 часов вечера, когда около знамени собралось около роты, т. е. 250 человек. Раненые ползли по дороге или сидели у придорожных канав.
Пройдя верст десять по дороге, стали попадаться следы обозной паники: брошенные вещи, ящики, гинтера, и я поднял ротную походную икону Святой Троицы. Оказалось, что крика одного подлого труса «Японская кавалерия!» было довольно, чтобы вся эта нестроевая банда бросилась спасать свою шкуру… Всю ночь шли, не останавливаясь, только у Пьямыни сделали передышку и ранним утром были в Фын-хуан-чене, где, разобравшись поротно, встали биваком. Я заснул как убитый…
Долго я спал, наконец, меня разбудил денщик и доложил, что мне приготовлен суп. Я встал, умылся и оделся, съел суп из курицы и пошел в Фын-хуан-чен, где мы стояли в 1901 году, был расположен полевой госпиталь, все дворики и помещения были полны ранеными — их было более 1500 человек, многие еще не получили перевязки, и стоял стон… Я возвратился на бивак. Проходя мимо бивака батарей, встретился с командиром бригады полковником Швериным, который зазвал к себе «на рюмку водки». Сели мы с ним верхами на лафет орудия: начали с водки и кончили шампанским «с горя». Я еле добрался до своей палатки и бухнулся спать. На следующее утро двинулись по Ляоянской дороге. Простояли два дня в Туинпу и двинулись дальше. На Феньшуйлинском перевале встретились с «волчьими» сотнями наших кавказцев, идущими вперед на разведки, любо-дорого было смотреть на лихих молодцев… но дней через пять я увидел их остатки в Тхавуане — то были мокрые курицы
