Воспоминания - [62]

в конце арии «Небо и море». На этот раз вся трудность была не в си-бемоль. Всем снова вспоминался Карузо, известно было, как великолепно исполнял он арию «Небо и море». И в 1915 году, когда «Джоконда» ставилась в «Метрополитен» последний раз, партию Энцо пел он. Наш спектакль, я считаю, тоже был очень удачным, хотя в последний момент и заболела Роза Понселле, и ее пришлось заменить Флоренс Истон. Кроме нас, в спектакле принимали участие Джузеппе Данизе и Хозе Мардонес. Дирижировал Туллио Серафин — он впервые выступал в «Метрополитен». Критики благосклонно отозвались обо мне, но превосходство Карузо в этой партии, добавляли они, не подлежит никакому сомнению.

7 декабря 1924 года в «Метрополитен» состоялся большой концерт, посвященный памяти Пуччини. В зале собралось четыре тысячи человек, причем многие стояли, а тысяч пять желающих попасть на концерт ушли ни с чем. Дирижировали попеременно Туллио Серафин, Дженнаро Папи и Джузеппе Бамбошек. Были исполнены арии почти из всех опер Пуччини. В спектакле приняли участие едва ли не все ведущие актеры труппы. Мы с Марией Йеритца спели дуэт из I акта «Тоски» и арии из «Манон Леско». Часть сбора от концерта — сто тридцать семь тысяч лир Гатти-Казацца послал в Италию. Из них сто тысяч предназначались дому отдыха для престарелых артистов имени Верди в Милане, двадцать пять тысяч — муниципалитету города Лукка, где родился Пуччини, и двенадцать тысяч — на возведение ему памятника.

2 января 1925 года я впервые пел в «Фальстафе» Верди. Нужно ли говорить, что мне много пришлось работать над своей партией? Ведь опера написана в основном для баритона, и теноровая партия Фентона мало заметна. Партия Фальстафа всегда была одной из коронных партий Антонио Скотти. И в самом деле, и Верди, и Бойто считали, что никто, за исключением Мореля,[38] который пел на первом представлении оперы в «Ла Скала», не превзошел его. Скотти (о нем я упоминал в предыдущей главе) был уже стар и его немилосердно ругали за нежелание покинуть сцену. Однако в этот раз друзья его остались очень довольны, а критикам нечего было возразить — даже самым пылким своим противникам Скотти неопровержимо доказал, что может еще петь Фальстафа намного лучше любого молодого соперника.

Триумфальный вечер Скотти был несколько омрачеи одним неприятным эпизодом. Американский баритон Лоуренс Тибетт пел небольшую партию Форда, которая, на мой взгляд, вполне подходила ему, потому что не имела ничего общего с бельканто. Все, что требовалось от него, — это петь во весь голос. В конце сцены, когда Скотти и Лоуренс вместе вышли на вызов публики, Скотти встретили вполне заслуженной овацией. Он великодушно настоял на том, чтобы Тибетт вместе с ним выходил и на другие вызовы. Однако, к величайшему удивлению, в публике вдруг раздались требования, чтобы Тибетт вышел на сцену один. Сам Скотти ничего не имел против, но Гатти-Казацца нашел это нелепым, не позволил Тибетту выходить одному и потребовал, чтобы Скотти один выходил на сцену до тех пор, пока не утихнут аплодисменты.

Не совсем было ясно: дело ли это хорошо сработавшейся клаки Тибетта, или же сами зрители действительно загорелись вдруг патриотическим желанием устроить небольшой «кошачий концерт» заокеанскому певцу? Как бы то ни было, думаю, что в любом случае, упорствуя на своем, Татти-Казацца допустил ошибку. Публика моментально поняла, что Тибетту не позволяют выходить на вызовы одному, и это взбудоражило ее еще больше, и она в конце концов не очень достойно выразила свое возмущение директором «Метрополитен». Чтобы затянувшийся спектакль мог продолжаться, надо было как-то положить конец всему этому. И Гатти-Казацца очень неохотно и только раз разрешил все-таки Тибетту выйти на вызов публики одному.

Ясно, что этот неприятный эпизод стал отличной пищей для журналистов. На другой день отчеты о спектакле во всех газетах были совершенно забиты кричащими заголовками о новом «открытии», новом великом баритоне, молодом американце Лоуренсе Тибетте. Паблисити — мощное оружие. И Гатти-Казацца в невероятном гневе — мне даже не описать его — вынужден был перевести Тибетта из баритона-дублера с понедельной оплатой в ведущего исполнителя с астрономическим гонораром.

Нужно добавить, что Гатти-Казацца не ошибся в своей оценке Тибетта — об этом говорит карьера певца. Он не смог долго продержаться на положении «звезды» и через несколько лет снова стал исполнителем второстепенных партий.

ГЛАВА XXXIII

24 ноября 1924 года я был у себя в уборной в «Метрополитен» в антракте между I и III актами «Мефистофеля», в котором пел с Шаляпиным, когда мне принесли письмо, напечатанное на пишущей машинке по-итальянски. Был указан и адрес отправителя: «Нью-Норк, императорский дворец. Невидимая империя. Кавалеры ордена ку-клукс-клан, ноябрь 1924 года».

В письме требовалось, чтобы я в течение двадцати четырех часов послал в Лос-Анжелос по указанному адресу пятьсот долларов. Деньги, пояснялось в письме, нужны для того, чтобы освободить нескольких членов клана, которые находились в тюрьме. Меня предупреждали также, чтобы я не обращался в полицию. Письмо заканчивалось обещанием, что если я вышлю деньги, то в будущем меня никогда больше не будут беспокоить.