Воспоминания - [13]

Всевозможные тогдашние мои увлечения требовали средств. Денег стипендии – двести семьдесят шесть рублей, то есть двадцать шесть «послереформенных» 1961 года, – ну не хватало совсем. Знакомые из пионерлагеря, презиравшие наши интеллигентские замашки, но уважавшие меня за спортивную выправку и некоторую бесшабашность и рисковость, как-то предложили поехать за город, якобы к кому-то на дачу. Дача оказалась чужой, утащили они из нее все ценное, аккордеон и кассетный магнитофон в виде чемодана, который и было поручено мне отвезти с неблизкой станции в Москву. Как-то ловко обойдя милицейский развод, не попавшись в электричке, хотя и ехал без билета, я добрался до Москвы, сел в такси и за тридцать копеек довез до дома эту тяжесть. Обалдевший от моей наглости таксист, когда я с ним так «расплатился», даже не стал меня преследовать. Дома я спрятал магнитофон в раскладной диван-кровать. Мои возможные «подельники» несколько дней подстерегали меня, допрашивая лифтершу нашего дома, я скрывался. К счастью, нашел этот магнитофон под кроватью отец, зная, с кем я водился в лагере, разыскал и «затейников», заставил их признаться в содеянном, забрать магнитофон и вместе с другими нереализованными украденными вещами отвезти владельцам дачи. Чем все закончилось, я уже не знал, но это «дело» и мелкие «грешки» до него окончательно отвадили меня от посягательства на чужую собственность навсегда.

Правда, наша другая компания из того же пионерлагеря все же нечасто встречалась осенью и зимой. Были и вечера с танцами под пластинки из серии «От мелодии к мелодии» и «Вокруг света», игры в «бутылочку» и «Я садовником родился». Но были и походы в кино, на вечера в Министерство финансов с джазом, мелодиями «Серенады солнечной долины» или Цфасмана. Нечасто сиживали мы в баре гостиницы «Москва» на втором этаже или в кафе парка Горького. Деньги всегда водились у Ильи Новожилова, мы лишь добавляли свою лепту к ним.

Обычно на вопрос к Илье: «Откуда они у тебя?» – он загадочно отмалчивался. Парень был разбитной, но очень порядочный и добрый. Позднее оказалось, что он был одним из многочисленных помощников тех, кто работал на валютчика Яна Рокотова и Файбисовича, расстрелянных по настоянию Хрущева за валютные операции. Говорят, что у одного из них нашли шестьсот тысяч долларов. Смертная казнь, отмененная еще Сталиным, была применена к ним в нарушение закона задним числом. Наш Илья был просто мелким фарцовщиком (от слов «фор сейл»), спекулировавшим шмотками, жвачкой, продававшим мелочи на валюту иностранцам. Он, к счастью, не пострадал – мелкая сошка. Позднее, «командуя» коллекционерами в Советском фонде культуры, я узнал от «соклубников» об их знакомствах с некоторыми подручными Рокотова. Это были обыкновенные спекулянты, циничные и развращенные деньгами. Сам Рокотов в пример нашим «перестроечным» командирам производства и представителям финансовой олигархии не годился.

Мой же период попытки нечестно обогатиться, читая при этом «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина и восторгаясь полотнами Гогена, Сезанна и Ван Гога, закончился в пользу последних. Кончились и поездки на Донбасс, мне это казалось уже неинтересным, материально наша семья стала более обеспеченной. Донбасс привил мне и полезные, и крайне вредные привычки. Там я помогал с девяти лет в постройке бабушкиного дома, ухаживал за огородом, капустником, бахчой наряду со всеми членами многочисленной семьи. Там собирал на терриконе остатки качественного угля, подбирал в мастерских олово, медь, выплавлял свинец, сдавал их во «Вторсырье», получая небольшие деньги на карманные расходы.

Дом достраивался дружно, более по субботам и воскресеньям, день всегда заканчивался обильным ужином со спиртным, рано ставшим для меня проблемой. Шахтеры хорошо зарабатывали, славно выпивали, приобщали к этому и подростков – не со зла, а по широте душевной. Клали на стол яблоки от высоченной яблони с мелкими плодами, распевали казачьи песни.

На втором курсе учащихся по существующему тогда правилу помощи колхозам отправили собирать картошку, кажется на неделю. Задержались мы немного дольше, дело было непривычное, нелегкое, условия жизни сносные, но не обычные – подъем в шесть утра, работа до девятнадцати с перерывом на обед, на поля доставляли на полуразбитой грузовой машине, и все по кочкам, по кочкам, подложив под голову мешок с лопатой – вроде ничего, досыпаешь. Кормили грубой, но сытной пищей, санитарные условия описывать не хочется. Но мы не унывали, среди нашей группы я был один парень, в остальных – по пять-шесть на группу. Там, на картошке, я поневоле научился более или менее сносно аккомпанировать на гитаре, подбирая на слух мелодии распространенных песен. Получалось лучше, чем в пионерлагере, да и песни были не заунывные, повеселее, то туристские, то полублатные, теперь уже и не повторю. Сдружились мы и с ревновавшей меня к гитаре Ларисой Дружининой, до того лучшей гитаристкой в техникуме.

Вообще, что касается девочек и моего к ним отношения в техникуме, то ни одна из тех, кто учился со мной в группе, мне не нравилась. Внешне не подходили, да и скучными и неинтересными казались, говорить было не о чем, так мне казалось, завышенная оценка себя проявила уже с отрочества. В дальнейшем это сослужило мне недобрую службу, трудно я сходился с противоположным полом.