Воспоминания - [12]

За годы учебы в техникуме удалось мне съездить и в Ленинград. Поездка была нелегкой, в феврале, денег было на нее в обрез. В плацкартном вагоне дуло, постельное белье взять было не на что, накрывался на ночь тяжелым демисезонным пальто, приехал утром на Московский вокзал весь в снегу. Отец обеспечил мне жизнь в общежитии какого-то ему подведомственного техникума, чай и хлеб были бесплатные, остальное как бог на душу положит. Но именно с этих пор и в Эрмитаже и в Русском музее у меня появились любимые вещи любимых авторов, всех не перечислить. Позднее я бывал в Ленинграде – Санкт-Петербурге – десятки раз с лекциями, обменами, съемкой фильмов, но тот первоначальный восторг помню как открытие неведомых земель в детских приключенческих фильмах и новостях. Пьеро делла Франческа, Симоне Мартини, оба Липпи, Тициан, Рембрандт, Пуссен, Давид, наконец, импрессионисты, Матисс и Пикассо. Было радостно и слегка грустно, как в детстве.

Наряду с КЮИ, мы с немногими приятелями из него стали ходить в кружок юных кинорежиссеров при Доме кино на Воровского (теперь Поварская улица). Всех не помню, но Слава Воронов, Виктор Горюнов, Женя Гроссман, Виталик Колганов вместе со мной пытались освоить азы кинопроизводства под руководством оператора Валеры Базылева. В основном мы смотрели отечественные или итальянские, французские и немецкие фильмы, снискавшие известность в двадцатые – тридцатые годы, менее – послевоенные, и их обсуждали. Бесконечные по этому поводу «кофейные» застолья, где мы надоедали своим безденежьем буфетчицам – едва хватало денег расплатиться за «черный кофе», – что ж говорить о бутербродах, тем более о спиртном. Вокруг крутилась «киношная» жизнь – известные актеры, режиссеры, сценаристы, многим эта, как сейчас бы сказали, «тусовка» льстила. Мне – нет. Когда нас пару раз сводили на «Мосфильм», а затем на студию Горького, меня удивила внешняя безалаберность съемочного процесса, суета, крики, бесцеремонность, обжигающие софиты, «невзаправдашность» декораций. Все, что осталось в наследии моем от этого обучения, – сценарий о человеке на заборе и его похождениях. В конце забор рушился, открывая вид на новостройку, сияло солнце и т. д. и т. п. – чушь несусветная.

Конечно, некоторые фильмы запомнились – от «Броненосца Потемкина» или работ Дзиги Вертова до лент Анджея Вайды и съемок Сергея Урусевского, от Веры Холодной до Симоны Синьоре, от Мозжухина до Даниэля Ольбрыхского, но все это не устояло перед неприязнью к суматошному и малопонятному «киношному делу». К сожалению, и наш руководитель вскоре заболел и ушел из жизни.

Вспоминая эти годы, прошедшие в КЮИ, в нашей «теплой» компании, я, в общем неизбалованный мальчик из семьи служащего, крайне жадно тянулся к тому миру, который с отрочества был мне закрыт, а вот, скажем, моему приятелю Виталику Колганову знаком – его старший брат Жора Колганов был главным художником культового для «шестидесятых» фильма «Девять дней одного года», а средний работал в Международном отделе Министерства финансов СССР.

В их семье получали журналы «Америка», «Англия», «Бильденде Кунст», «Пшеглонд артистичны», в гостях бывали Смоктуновский, Даль, Вертинская (прочих не помню). Словом, богема. Но не это меня интересовало, а репродукции в журналах, если они были посвящены искусству. Поэтому к американской выставке в Сокольниках 1959 года я был как-то подготовлен, хотя бы к ее художественной части. Став профессиональным искусствоведом, мое мнение об искусстве США я изменил, но прежний восторг я помню.

Что стало с нашей компанией «юных кинорежиссеров», я в точности не знаю.

Один Слава Воронов, получив профессиональное образование, стал работать кинооператором на телевидении и гораздо позже, во времена моей деятельности в Фонде культуры, как-то встретился со мной в выставочном зале на Старой Басманной. Он искал для съемки автора концепции выставки «Русский символизм» какого-то Рудакова и был удивлен, что им оказался я. Виталик Колганов, неутомимый сочинитель и врун, устроился на «номенклатурную» службу. Женя Гроссман эмигрировал в Израиль по линии баптизма. У него, вернее его матери, жившей на Полянке в старом «коммунальном» особняке, мы собирались на «умные беседы» и легкие выпивки. Алла Викторовна, с которой я дружил до ее смерти, была из той плеяды интеллигентов, которые долго жили в эмиграции, вернулись в СССР с хорошим образованием и знанием европейских языков до войны, не подпали под репрессии и честно служили на «третьих» ролях в советских учреждениях. Алла Викторовна в годы войны служила в армейской разведке переводчиком с немецкого языка, работала затем в АПН (Агентство печати «Новости»), знала всех и вся и имела собственное мнение по многим острым вопросам политики, экономики, культуры, при этом была не показной, а убежденной патриоткой, в отличие от ее сына-диссидента.

Мои занятия спортом и в школе – волейбол, гимнастика, баскетбол, – и в пионерлагере помогли мне еще к двенадцати годам избавиться от преследующих хронических болезней. Я просто забыл про них. Последующие регулярные занятия самбо, тогда еще не олимпийским видом спорта, которому я отдал пять лет, «выправили» меня, я стал наливаться силой, побеждать в соревнованиях. Правда, выше второго места в обществе «Буревестник» не поднялся (во втором полусреднем весе). Зато уверенности появилось хоть отбавляй и никаких сомнений в собственной силе. Как оказалось, я был одним из последних учеников изобретателя самбо Харлампиева и далеко не самым способным. Но в дальнейшей жизни это помогло мне держаться независимо и до травмы 1988 года отличаться изрядным здоровьем и физической силой.